Новый свет
Шрифт:
— От архаровцы, — сказал Шаров, когда Никольников ушел.
— А чого вы з нымы чикаетесь? — спросил Злыдень.
— А шо зробышь? — ответил Каменюка.
— Та штаны поснимать и один раз надавать як след.
— А може, правда, Константин Захарович, — обратился к Шарову Каменюка. — Мэнэ так батько аж покы не жэнывся, батогом стигав.
— Мэнэ и доси бье, — признался Злыдень. — Як влупэ другый раз, и ничего. Батько е батько.
— Та, можэ, и була б польза, — сказал Шаров. — У Англии до сих пор по закону лупят, а у нас… — Шаров махнул рукой и расстроенный ушел в кабинет.
— Подошел
— Мэнэ гукали? Я на группи зараз, де Никольников?
— Ох и попадэ тоби, Сашко, — сказал Злыдень сочувственно.
— А шо такэ? — разволновался Сашко.
— Спиймалы тут твоего Никольникова, у лодку зализ и стихи писал.
— Ну и шо?
— А цього тоби мало?
— А ты расскажи, яки стихи, — подсказал Каменюка.
— Ой, Сашко, там таке написано.
— Ну, говори, шо там написано?
— Дивчат тягав у кущи, и на озеро тягав, и до ручья. Наташку Федоренчихину с дочкой Трохима, и горилку з ными пыв, усе там, барбос, написав, складно, правда, написав.
— Цього не може буты. — Спытай у Каменюки. Тилькы шо читали от тут, на цьому мисти. Пьють, зарази, с малолитства. Гляды, Сашко, зря ты с кладовой ушел, позарився на учительску должность.
— Ну иди, иди — не хвылюйся, — успокоил Каменюка, — вирши у хлопця развратни, но матюкив нэмае.
— Ни-ни, Сашко, матюкив нэмае. Чего нэмае, того нэмае, — успокоил Сашка Злыдень Гришка.
— От Шарова Сашко выскочил к неудовольствию Злыдня и Каменюки в приподнятом настроении. Подошел к своим односельчанам и на ухо несколько раз повторил слова:
— Снять штаны! Одеть штаны!
— Ты шо, здурив зовсим? — спросил Злыдень. — Ходимте, хлопци.
— Меня вытащили из студии, где я декорации с детьми писал.
— Пойдемте быстрее, новый опыт в седьмом классе смотреть, — пояснил Сашко.
Мы подошли к дверям спален седьмого класса. За дверью раздавались команды:
— Снять штаны!
И через полминуты:
— Одеть штаны!
Потом голос Смолы за дверью участился: уже нельзя было ухватить, где одеть, а где снять штаны. Мы постучали. Нам открыли. Дети были выстроены: в руках у каждого штаны наизготове.
— Одеть штаны! — скомандовал Смола. И два десятка ног влетело в штанины.
— Снять штаны! — и два десятка ног вылетело из штанов.
— Оце класс! — почесал затылок Злыдень. Смола отпустил ребят.
— Сначала на одевание уходило до десяти минут, а теперь двадцать семь секунд. А Слава Деревянко и Толя Семечкин управляются за шесть с половиной секунд — это пока что рекордная цифра.
— А шо як усе отак робыть? — спросил Сашко.
— А мы к этому и идем. Я вывел формулу: стимул — реакция плюс поощрение и наказание. По этой формуле мы всего добьемся. У нас уже обедают за полторы минуты, уборку спальни производят за три минуты, уроки учат за сорок минут. Я перенес спринтерский метод на все виды деятельности — результаты сногсшибательные.
— А какие наказания? — спросил я.
— Трудом и физическими упражнениями. Мы разработали ассортимент наказаний: первое нарушение — сто метров гусиным шагом, второе — двести и т. д.
— А трудом — як це?
— А трудом-в основном уборочные работы: мытье полов, уборка территории, тоже все подсчитано. Все по Павлову: вырабатывается — условный рефлекс.
— А слюна бежит? — спросил Сашко.
— При чем тут слюна?
— А у павловских собак слюна бигла, — доложил Сашко. Злыдень схватился за живот:
— Та шо ж, диты — собаки, чи шо?
— Если слюны не было, значит, не по Павлову, — заключил Сашко.
— В основе нашего эксперимента, — обиделся Смола, — лежит учение Павлова, признанное всем миром. За эту неделю мы закрепляли рефлекс одевания три тысячи семьдесят шесть раз — вот данные, график, количественные и качественные показатели.
— А шо если по этому графику, — завелся Сашко, — усих воспитателей выстраивать и по команде «снять штаны — одеть штаны» руководство осуществлять, а потом усе село выстраивать, и потом и за город взяться. Не, не выйдет. У Злыдня радикулит, вин за десять минут не управится. А ну, Гришка, за скильки хвилин ты раздинишься? Не, у тебя не получите, у тебя сапоги, портянки — сто лет будешь одеваться, это тебе не на столбы лазить. Вот Каменюке полегше — вин у шаровары свои нырк по Павлову и на Доску почета…
— А ты смиешься, а я в армии николы не опаздував. У мене самая лучшая тренировка була — значок дали.
— Ну вот что, — обратился я к Смоле, — опыты эти я прошу прекратить.
Мы вышли из корпуса. На стадионе из-за бурьянов виднелась широкая голова семиклассника Реброва. Он шел гусиным шагом. За ним, согнувшись и падая, двигался Эдуард Емец. За детьми, жалобно скуля, словно разделяя детскую беду, ползла, волоча свое брюхо по земле, старая Эльба.
— Марш с поля! — приказал я.
— Чего ты, Владимир Петрович, пусть детвора физкультурой занимается — меньше дури в голове будет, — это Шаров подошел.
— Они не физкультурой занимаются, — мрачно ответил я, — они наказаны.
— Не может быть! А ну. Злыдень, гукны Смолу! Черт знает что! — Последние слова Шаров сказал с тайной улыбкой, и я понял, что Шаров отлично знал, какой метод стал применять Смола.
Я заметил в последнее время, что Шаров стал избегать общения со мной, зато часто приглашал в гости Смолу, Дятла, Волкова, Майбутнева и других воспитателей.
Приметил я и другое: что, каждому из них что-то было пообещано — одному дрова, другому отпуск в счет несуществующих отгулов, третьему шифер из казенных фондов, с четвертого не удержали за пропажу двух прикроватных ковриков — распорядился Шаров, и списали коврики.
За эти дары и поблажки требовалась отдача. В частности, выступить против меня: «Хватит демократии! Надоело!» На одном из совещаний мои прелестные коллеги — и Дятел, и Смола, и Рябов, и даже Волков — заявили, что детям дано слишком много прав, что пора с этим кончать, что и с воспитателей нет никакого должного спроса. Я слушал и думал: сидит, должно быть, в каждом какая-то родовая, идущая из пещер ненависть к равенству, доброте, любви. Дай всех этих благ в избытке — завизжит дикарь в человеке, заорет во всю мочь: «Не могу без свинства! Как это — всю жизнь прожил в неволе, в унижениях, всю жизнь носом по столу водили, а тут вдруг с задранной вверх башкой хожу. Не дело. Срочно прошу снова меня да и всех мордой по столу. Туда-сюда. Вот так! Теперь, слава богу, все на месте».