Новый век начался с понедельника

Омельянюк Александр Сергеевич

Вот, тебе, и на!? Никогда ранее эта уроженка Рязанской земли, переводчик с английского языка, бок о бок проработавшая с Платоном почти пятнадцать лет, ранее даже не давала намёка на такую свою позицию?! За что боролся… – сильно обидевшись на неё, заключил он, быстро прощаясь.

Да! Прошедший год оказался для Платона насыщенным всякого рода переживаниями, настоящими городскими «страданиями», большую часть из которых ему неожиданно доставил шильник Гудин.

Глава 7. Гудин

–

«Ну, я ж тебе говорил! А ты, как дурачок!».

Платон поначалу опешил от таких слов Гудина. Ведь это он, Платон, а не Гудин, изложил правильную версию, которую тут же подтвердили другие, более осведомлённые в этом вопросе, коллеги по работе.

Вот, тебе, на! Каков лицемер!? Всё с ног на голову поставил. Это значит, не он, а я дурачок!? Ну и ну! Ну, и Иван Гаврилович! Совсем от своей закомплексованности старик голову потерял. Да и лицо тоже! – мгновенно пронеслось у Платона в сознании.

Но он, как всегда, сдержался, слегка и чуть ехидно, лишь краешками губ, улыбнувшись улыбкой Мефистофеля. Его доброта, воля и моральная сила и на этот раз предоставили ему такую возможность.

Но теперь оскорбление со стороны Гудина было нанесено публично, хотя и, как бы, невзначай, походя, как само собой разумеющееся.

Платон, якобы по делам, быстро отошёл от открытой двери кабинета, в дверном проёме которого он только что стоял, задавая этот злополучный вопрос коллегам, с целью разрешения спора с Гудиным, который в мгновенье до этого быстро, желая опередить Платона, прошмыгнул, чуть ли не у того под мышкой, мимо в кабинет, чтобы скорее услышать ответ и, в зависимости от него, быстро среагировать, обеляя и оправдывая себя, «вешая всех собак» на Платона. Как он боялся выглядеть глупым, и мало знающим! И, как всегда, в своём репертуаре – мелькнула у Платона ещё не полностью, и неокончательно, сформировавшаяся мысль.

Его постоянный оппонент – Иван Гаврилович Гудин – родился 25 августа 1942 года в посёлке Калач Воронежской области, куда его мать эвакуировалась из небольшой деревушки Курской области, оккупированной немцами в конце осени 1941 года, а затем ненадолго освобождённой в результате короткого зимнего контрудара Красной армии.

Отец Ивана был малоизвестен. Мать почти никогда не рассказывала о нём, лишь изредка ссылалась на то, что знакомство с ним было недолгим и завершилось гибелью того на войне.

Однако с годами во всём облике Гудина, его характере и манере поведения всё явственнее стали проступать черты и признаки германской расы. Особенно это касалось лица и черепа.

Состарившись, его всегда загорелое, в меру холёное, хотя и довольно морщинистое лицо придавало ему строго-величавый вид, чем-то даже напоминающий впечатлительному Платону типичный облик врача-эсесовца. Недаром он мысленно окрестил Гудина за его характер: «Наш доктор Менгеле».

Платон почти был уверен, что отчество Гудина было не Гаврилович, а какой-нибудь Гансович, Густавович или Генрихович.

Да и имя ему, Иван, мать, скорее всего, дала в искупление своего греха, своей вины перед Родиной, перед народом, перед партией, перед Сталиным.

Так и жил

Гудин, не ведая, из какого он рода и племени, каких он кровей. Возможно, со временем, он стал наверняка и сам догадываться о своём происхождении. Ибо этот вопрос всегда волнует нормального человека. Но, поняв это, и сожалея об этом, он всё-таки принял официальную материнскую версию о рано погибшем советском отце-герое. Однако иногда, а к старости всё чаще, его охватывала, на первый взгляд необъяснимая, злость к окружающим его людям и событиям. Его скверный характер в дальнейшем не раз мешал ему в работе и общении с другими людьми.

Косвенным подтверждением его истинной национальности были некоторые неосторожные, зачастую спровоцированные ситуацией, высказывания за немцев, но против евреев и славян. Он часто подтрунивал над ними, а иногда и открыто издевался, тут же критикуя свой порыв демагогическими высказываниями, что, мол, так говорить нельзя, нехорошо. А по поводу развязанной немцами второй мировой войны, он вообще прямо таки отчубучил:

– «Немцы шли на Восток с хорошими намерениями социальных реформ, только вот ошиблись с геноцидом!».

Видимо, именно ощущение себя частично арийцем, придавало его самосознанию и облику некую горделивую напыщенность. Из всех славян он уважал только поляков, считая их более близкими к арийцам, чем других, и имея, вслед за немецкой и русской, частицу их крови тоже.

Поэтому и к Платону, в чьих жилах также был значительный процент западно-белорусской крови, чей идеальный череп своей формой и размером явно указывал на него, как европейского человека, он относился с большим уважением и даже пиететом, чем к другим своим коллегам по работе.

Однако, понимание, что в отличие от Платона, ему всё время приходится скрывать своё истинное происхождение, часто, из-за зависти, приводило Гудина в ярость, иногда ведущую к неуклюжему подшучиванию над ним и даже умеренным оскорблениям его, в том числе при посторонних лицах.

Платон всё это понимал, и относился к его выходкам по-философски спокойно и снисходительно. А что с него, сирого и убогого, возьмёшь?! – не раз повторял он мысленно.

Через несколько выходных и праздничных майских дней, связанных с празднованием 60-летней годовщины Победы в Великой Отечественной войне, коллеги вновь собрались на своих рабочих местах. Платон даже с каким-то интересом и нетерпением ждал встречи с Гудиным. Как-то тот поведёт себя на этот раз? Наверно, как всегда, как ни в чём не бывало?!

За это время вокруг нашей страны произошло много, хотя и небольших, но заметных событий, в том числе и политических.

Иван любил иногда обсудить некоторые из этих новостей с Платоном, пытаясь при этом показать свои, якобы, знания, и поставить в тупик, или просто обидеть, своего более молодого, но и более знающего, глубже понимающего и рационально мыслящего, уверенного в себе, вежливого и уравновешенного коллегу.

Платон же, больше по привычке, всё ещё иногда любил анализировать международные события и высказывания политиков, давая им свою оценку.