Новый век начался с понедельника
Шрифт:
Танки буквально летели, давя гусеницами своих же, советских сограждан, превращая в кровавое месиво тела женщин, детей, стариков.
Очнувшись от щиплющего лицо подледеневшего снега, и толкаемая своими верными птенцами, Анна встрепенулась, заставила себя встать и пойти вперёд на восток к казавшейся спасительной переправе.
Выйдя из сугроба на грязно-бело-чёрную окровавленную дорогу, Анна поначалу не могла идти. Ноги не слушались, болела голова, её тошнило. Слыша стоны и крики ещё полуживых людей, она начала метаться от одного к другому, пытаясь
У неё не было с собой никаких медикаментов, мединструментов и расходных материалов, хотя она на занятиях по начальной военной подготовке хорошо изучила и могла сама умело оказывать первую помощь раненным и покалеченным.
Поняв всю безысходность своей такой помощи изувеченным, она взяла себя в руки и решительно пошла по следам танковых траков.
Глядя почти застывшими глазами только вперёд, а не под ноги, увлекая за собой постоянно спотыкающихся и часто падающих сыночков, на чьих заплаканных лицах надолго запечатлелся страх и ужас от всего ими увиденного, она упорно вела свою семью к заветной и спасительной цели.
К счастью, переправа оказалась почти целой.
Вместе с другими, оставшимися в живых беженцами, Анне с детьми удалось благополучно перебраться на противоположный берег, где их неожиданно посадили в кузов полуторки и повезли в тыл наших отступающих войск. И вовремя.
Вновь налетевшая эскадрилья «Юнкерс-87» из 8-го воздушного корпуса Люфтваффе воздушной армии под командованием Рихтгофена, своим повторным ударом с пикирования всё-таки разбомбила переправу через Оскол, покрошив брёвна и лёд, отрезав тем самым часть нашей пехоты и многих из колонны беженцев, не говоря уже о раненных.
Этот случай коренным образом повлиял на преждевременное рождение Ивана. Ещё во время оккупации мать приняла все меры для сохранения жизни своих сынишек.
Именно это и привело её, в конце концов, однажды зимой, под новый, 1942 год, на ложе своего постояльца – рыжеволосого похотливого немецкого фельдфебеля, долго и безуспешно домогавшегося сочного женского тела. После чего её невольное сожительство с немцем стало постоянным, вызвав косые взгляды догадливых, но не всё понимающих, односельчан.
Фельдфебель со своим солдатами, из обосновавшегося в деревне маленького отряда, терроризировал всё оставшееся население и неоднократно лично шантажировал Анну жизнью и здоровьем её детей.
Она приняла все возможные меры по недопущению беременности. Но в условиях деревни и войны это оказалось недостаточным.
Впоследствии она одновременно презирала и оправдывала себя. Что было, то было.
После контрнаступления наших войск, зимой 1942 – 43 гг., покидая городок Калач вместе с передвижением на запад тыловых служб Юго-западного фронта генерал-лейтенанта Н.Ф. Ватутина, командовавшего до этого Воронежским фронтом, семья полугодовалого Ивана немного оправилась от оккупационных лишений. Николай Фёдорович поначалу, на первое время, пристроил свою давнюю, хорошую знакомую в тыловую службу своей армии, а затем помог разместиться в Воронеже.
Братьям Ивана достались богатые трофеи от отступавших, бежавших от холода и наших войск, немцев, венгров, итальянцев и румын.
Они нашли 6-струнную итальянскую гитару, стащили со склада галеты, подобрали брошенные отступающими лыжи, на которых вместе с другими пацанами катались, по незнанию, с гор из замёрзших и занесённых снегом трупов вражеских солдат.
Со временем Ивану от его старших братьев перешёл танкистский шлем и командирская сумка, оставшиеся от Гавриила Митрофановича.
После войны, спустя некоторое время, семья Ивана вернулась в Москву, на свою жилплощадь. Мать получила хорошо оплачиваемую работу, пользуясь всеми благами вдовы защитника Отечества и матери троих детей.
Сыновей быстро пристроили в школы, а Ивана в детский сад.
Ещё там Ванечка неожиданно удивил всех, проявив задатки будущего врача… – вагинолога.
Не раз окрестности их детского садика оглашались девчоночьим голосом «Рины Зелёной»:
– «Мариванна, а Ванька Гудин опять ко мне в глупости залез!».
Как известно, дети за родителей не отвечают, но о детях поначалу судят по их родителям.
Поэтому, когда выдаваемые Ивану авансы им не подтверждались, разочарование от этого толкало его школьных и дворовых товарищей на подтрунивание над ним, иногда даже доходящее до простых издевательств.
Уже в детские годы проявлявшаяся вредность и заносчивость Ивана, заставляла его иной раз отбиваться от сверстников как раз тем самым танкистским шлемом.
В 1959 году Иван окончил школу, будучи хорошистом. Его, выше среднего, успехи обеспечила строгая мать. Не имея возможности часто посещать школу, она полностью положилась на преподавателей. И не зря. Младший в семье, Иван привык озорничать не только дома, но и в школе.
Ещё в девятилетнем возрасте Иван, узнав, что для улучшения скольжения лыж, чукчи обклеивают их полозья мехом, и, наверно, решив стать великим лыжником, бесцеремонно вырезал для этого со спины дорогой меховой шубы матери несколько лоскутков. Тогда, плача вместе с сыном, мать сильно отстегала Ивана ремнём за этот проступок. Но потом, гладя его прямые светловатые волосы, заглядывая в его, тоже полные слёз, серые глаза, она мысленно сказала себе: ну, разве он виноват, что его отец немец? То же моё, родное дитя!
Чудил Иван и в школе. Один из учителей – мужчина, преподаватель математики, проникся уважением к Анне Петровне. И потому он молчаливо, как бы взял шефство над Иваном. И какого же бывало его искреннее возмущение, когда негодный, дерзкий мальчишка, видимо чувствуя это, просто наглел на глазах, шалил и даже хамил учителю на его же уроках.
Однажды, на замечание учителя на его родном диалекте:
– «Гудин, тиша!».
Тот нагло отреагировал:
– «А я не Тиша, а Ваня!».