Новый военный гуманизм: уроки Косова

Хомский Ноам

Более рассудительные лидеры отдавали себе отчет в том, что они делают, и порой описывали свои действия с большой точностью, как, например, Уинстон Черчилль, в январе 1914 года представивший своим коллегам по кабинету министров записку, в которой разъяснялась необходимость повышения военных расходов: «Мы не юный народ с невинной историей и скудным наследием. Мы сосредоточили в своих руках… непропорционально огромную долю мировых богатств и торговли. Мы полностью удовлетворили свои территориальные претензии, и когда мы требуем, чтобы нас оставили в покое и не мешали наслаждаться своей большой и роскошной собственностью, в основном приобретенной посредством насилия и с помощью силы же главным образом сохраняемой, то другим подобное требование часто кажется

менее обоснованным, чем нам самим».

Черчилль понимал, что даже в свободном обществе эти откровения не предназначены «для широкого потребления». Фразы, выделенные курсивом, не вошли в вариант, представленный в его книге «Мировой кризис», написанной в 1920-х гг. Ставшие известными лишь недавно, они едва ли заняли более заметное место в интеллектуальной культуре и системе образования, чем многие другие им подобные слова и дела, — например, энергичные выступления того же Черчилля в пользу применения отравляющих веществ против курдов и других нецивилизованных племен и реализация такой возможности, ныне благополучно вымаранная из его биографий⁸².

Поскольку история богата и разнообразна, и многие ее факты хорошо известны, то было бы весьма интересно проследить, как беспечно развивают и даже превозносят идею «нового гуманизма» люди с большими заслугами в области защиты прав человека. Взять, к примеру, Майкла Гленнона, который пятнадцать лет назад осудил механизм «сознательного игнорирования», созданный для того, чтобы закрывать глаза на ужасные вещи, творимые в то время главным цивилизованным государством, хотя оснований для подобного осуждения было не меньше и до, и после того периода. Занимая такую же позицию и сегодня, Гленнон представляет знакомые «досточтимые» идеи как новую точку отсчета, верно избранную цивилизованными государствами, которые теперь должны отказаться от непригодной «анти-интервенционистской» структуры, созданной после Второй мировой войны, и признать, что «провалы старой системы были катастрофическими»⁸³. Катастрофическими они были без всякого сомнения. Достаточно вспомнить только один ярчайший пример: тогда такие массовые бесчинства, как войны в Индокитае, США не могли бы даже начать под носом у Объединенных Наций из боязни того, что действия главного цивилизованного государства могут лишить смысла само существование ООН, — и это едва ли единственный пример (но единственный не упомянутый Гленноном, хотя он вполне обоснованно вспоминает советское вторжение в Афганистан). И еще можно вспомнить, что произошло после того, как Международный Суд осмелился оскорбить хозяина, обвинив его в «незаконном применении силы» и обязав прекратить это применение и выплатить существенную компенсацию пострадавшей стороне, а также известные нам — по крайней мере, мы должны это знать, — два государства, заблокировавшие своим вето акцию ООН, когда более тридцати лет назад в процессе освобождения колониальных государств Данная организация вышла из-под их контроля.

Но эти примеры — не из тех, которые имеют в виду Гленнон и другие. Те, что приводит он, поучительны, но я оставлю их в стороне, отметив только основной пример, который он предлагает в доказательство радужных перспектив «нового интервенционизма»: натовская задача восстановления «международной справедливости» в Косове и прекращения «этнических чисток», которая «очевидно, является тем, что США и НАТО как раз недавно начали выполнять». Это настолько «очевидно», что не требует каких-то доказательств или свидетельств, — все та же знакомая нам позиция, как и констатация совпадения по времени этнических чисток и акций НАТО, предпринятых якобы с целью их прекращения.

В свете истории, который едва ли можно считать недостаточно ярким, вероятно, несколько странно читать о том, что «цивилизованные государства» открывают новую эру человеческих отношений, в рамках которой они присваивают себе право использовать вооруженные силы там, где «это кажется им справедливым», — даже если такая хвала в собственный адрес слегка смягчается следующими разъяснениями⁸⁴: «Новым интервенционистам предстоит примирить свою потребность в широком одобрении их порядков с неизбежностью сопротивления ему со стороны непокорных, инертных и раскольников. Сторонники нового режима должны решить, не превосходит ли цена отречения от неповинующихся ту выгоду, которую может принести им более упорядоченное состояние мира. В конечном счете этот вопрос будет решаться на практике, если некая критическая

масса наций не одобрит решения, которое настойчиво предлагают НАТО и Соединенные Штаты Америки, то это решение вскоре вызовет волну негодования. Но новых интервенционистов не должно сдерживать то обстоятельство, что они могут разрушить величественный воображаемый храм закона, ревностно оберегаемый запретами Хартии ООН, которые направлены против интервенционизма».

Приподнимая вуаль сознательного игнорирования, мы обнаруживаем, что «новый интервенционизм» — это все тот же «старый интервенционизм», и что нет ничего нового и в различии между «цивилизованными государствами» и теми, кто противится их справедливым деяниям — «непокорными, инертными и раскольниками» (кому, как не им возражать против цивилизующей миссии первых?). Традиция соблюдается и в определениях категорий: здесь непреложные истины и доказательства становятся неуместными, и требование таковых, вероятно, является вульгарным проявлением «закоснелого антиамериканизма»⁸⁵. И нам едва ли следует ожидать «в конечном счете практической» проверки следствий данной доктрины — или, если уж на то пошло, хотя бы единственного вопроса, который возникает в рамках просвещения, и для ответа на который уже представлена калькуляция выгоды и цены. Запасы свидетельств, в основе которых лежат последствия доктрин, вновь восстанавливаемых сегодня в своих правах, весьма обширны, поскольку эти доктрины уже не раз реализовывались цивилизованными государствами, ныне вновь претендующими на ту же миссию, которую они с такими «ценными» результатами несли народам в течение многих веков.

В практических пособиях по международным гуманитарным законам и других научных источниках признается, что сложно назвать подлинные случаи интервенции, предпринятой с гуманитарными намерениями, хотя гуманитарные претензии в таких ситуациях являются обычным делом, а весьма плодотворные последствия порой имеют и военные действия, осуществляемые по иным основаниям, как это было в ряде упомянутых нами случаев или в поражении нацистской Германии, если уж брать какой-то классический пример. Одной из постоянно приводимых иллюстраций поистине гуманитарной интервенции (о ней всегда говорят в таких случаях) является французская интервенция в Левант 1860 года. Но как-то маловероятно, чтобы история могла предложить нашему вниманию всего одно исключение из этого правила, и как, наверное, следует ожидать, этот пример не выдержит более тщательной проверки, о чем уже достаточно красноречиво свидетельствует научная литература⁸⁶.

История была бы более безупречной, имей мы в своем распоряжении по меньшей мере один, но прозрачный пример таких намерений. Понятие истинно гуманитарной интервенции в буквальном смысле может оказаться блефом, если только исследованию этого вопроса не воспрепятствует наша привычка к «сознательному игнорированию». Даже если мы и раскопаем ее истинные примеры, в силу озабоченности данной темой мы, видимо, все равно будем поднимать определенные вопросы, кажущиеся нам важными в свете прошлого и настоящего.

Данная тема вообще заслуживает более полного рассмотрения. Но это не так легко осуществить по одной простой причине — из-за «всеобщего молчаливого согласия с тем, что говорить о таких вещах „неприлично“», включая сюда и наиболее относящиеся к делу факты, и поразительное нежелание провозвестников «нового гуманизма» выдвинуть в защиту своих выдающихся требований хотя бы какой-нибудь, пусть самый незначительный, аргумент, кроме утверждений о том, что их правота «очевидна». Несколько примеров этого мы с вами уже рассмотрели, а к другим еще обратимся впоследствии.

Глава 4. Синдром отречения

Как мы уже выяснили, обращение к бомбардировкам, с какими бы намерениями они ни совершались, «чрезвычайно ускорило убийства и выселение» косовских албанцев¹, — то есть привело к «результату», который с уверенностью предвидел главнокомандующий объединенными силами НАТО, не только с самого начала считавший эти последствия «полностью предсказуемыми», но и информировавший прессу, что «политическое руководство» никогда не «собиралось» положить конец «сербским этническим чисткам», и что военные планы, которые ему было приказано подготовить, «никоим образом» «не предназначались» для достижения такого эффекта. Оставив в стороне это любопытное свидетельство преступного пренебрежения, давайте обратимся к методам, с помощью которых факты выставлялись в более привлекательном свете.