Новый взгляд на историю Русского государства
Шрифт:
Он первый установил придворные церемониалы, — пишет «История Дома Чингисова» под 1229 годом,— и по ним Ханские родственники и вельможи учиняли поклонение. При нем обнародованы были и главные государственные установления. Нючженский Двор (место его не определено) прислал Агудая (т.е. Толстого человека) с приношениями к погребению Чингис-Хана. А Угадай сказал ему (совершенно как папа Григорий IX послам Фридриха II в 1228 году):
«Твой государь долго не покоряется и принудил покойного хана состариться на войне, чего я не могу забыть. К чему присылать приношения к погребению? [406] »
406
По-китайски И-Сы-Ба-Ли — место не известно.
Он не принял приношений Нючженского (т.е., выходит Германско-Неаполитанского) Двора и решился продолжать войну с ним. Он установил, чтобы Монголы ежегодно платили со ста лошадей одну кобылицу, а с рогатого скота и овец по одной голове со ста. Завел хлебные магазины и учредил почту для развоза указов. На Китайцев (??), обитающих по северную сторону Желтой реки (Дуная?) наложил подать, считая по домам, что препоручил управлению Елюйчуцая. В Западном краю положил подушный оброк с совершеннолетних мужчин. Государи Индустанский (?) и Муруйский (Морейский) приехали ко Двору. В Западном краю покорился владетель города Избара. В том же году Нючженский двор вторично прислал посланника с дарами, но дары его не были приняты.
Как видит читатель, война с Нючженским царством разгорелась лишь при преемнике «Чингис-Хана», так называемом Угедее, одновременно с тем, как вновь разгорелись крестовые походы на Восток и при преемнике Гонория III — Григории IX (1227-1241), и началась ссора этого папы с германским императором Фридрихом II.
«Монгол, — продолжает книга „Гань-Му“ под 1232 годом,— намереваясь возвратиться на север, отправил посланника из Чжен-чжеу в Бянь, с предложением, чтобы Нючженский государь покорился; сверх того, он требовал прислать академика Чжай-бинь-вынь и еще Ян-шен-гун с Кхун-юан-цо и других, всего двадцать семь фамилий, также семейства лиц, признавших монголов, жену с детьми генерала Ира-бухи, швей и птич-ных охотников. Но вместо всего, Нючженский государь отправил своего первого министра Ли-ци, чтобы представить Монголам в заложники царевича Ваньянь-шев-сунь [407] и просить о мире. Генерал-прокурор Фоймо Эгудэ (-Удэ) назначен был Нючженским посланником для заключения мира. Но они еще не отправились, когда монгольский принц Субут, услышав об этом, сказал:
407
Собственное имя наследника Нючженского Шеу-шунь. Маньжурское слово Агю или Агу есть общее название принцев (примечание Бичурина).
„Я получил повеление осаждать (Нючженский) город: другого ничего не знаю“.
И он поставил осадные машины, построил палисад на берегу городского водяного рва; заставил пленных китайцев (?), даже женщин, девиц, стариков и детей носить на себе хворост и солому, чтобы завалить городской ров. В несколько минут заровняли они около десяти шагов. Но так как решили договариваться о мире, то министр Ваньянь-баксан не смел сражаться с Монголами.
В городе обнаружилось неудовольствие и ропот. Нючженский государь, услышав об этом, в сопровождении шести или семи конных поехал за ворота Дуань-мынь и прибыл к судовому мосту. За это время от недавнего дождя сделалось грязно. Благодаря тому, что государь выехал неожиданно, жители столицы в изумлении не знали, что делать, они только становились на колена подле дороги, старики и дети теснились перед ним; некоторые по ошибке касались его одеяния. В скором времени прибыли к нему министры и прочие чиновники. Подали ему параплюй, но он не принял и сказал:
„В армии все ходят под открытым небом: для чего же мне иметь параплюй?“
Но, что же это такое, читатель! Ведь параплюй — это французское слово paraplui — зонтик! Значит, Нючженский царь говорил по-французски, или оригинал первоисточника этой китайской летописи был на французском языке! Ведь сам Иакинф Бичурин никогда не назвал бы зонтика параплюем, если б это слово не стояло в его подлиннике. Но продолжим записку и далее.
„К нему (т. е. императору) подступили около 60 солдат из юго-западного корпуса и сказали:
— Северные войска уже до половины заровняли городской ров, а министр отдал приказ не пускать ни одной стрелы, опасаясь помешать переговорам о мире. Что это за расчет?
Государь сказал им:
— Я для спасения подданных решился именоваться вассалом (Угедея), платить ему дань и во всем повиноваться. Я имею только одного сына, который еще не пришел в возраст: теперь и его я посылаю в заложники. Потерпите несколько, пока этот князь выедет. Если после того Татаньцы не отступят, то и тогда не поздно будет отчаянно сражаться.
В тот же день великий князь отправился в путь: но Монголы, несмотря на это, начали осаждать город соединенными силами.
В столице строили баллисты во дворце. Ядра были сделаны совершенно круглые, весом около фунта; а камни для них брали из горы Гын-ио [408] . Баллисты, употребляемые Монголами, были другого вида. Монголы разбивали жерновые камни или каменные кашки (голыши) на два или на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были построены из бамбука, и на каждом углу городской стены поставлено их было до ста. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали.
408
Гын-ио есть название искусственной мраморной горы, сделанной Китайским домом Сун в городе Кхай-фын, когда сей город был Северною его столицей (Пекином); потом Кхай-фын был завоеван Нючженями и сделан Южною столицей (Нанкином), которую теперь осадили Монголы. Впоследствии гора Гын-ио переведена была в Пекин, и ныне составляет прекраснейший мраморный остров в западном саду (прим. Бичурина).
В несколько дней груды камней сравнялись с внутреннею городскою стеной. Монгольские войска употребили огненные баллисты [409] и где был сделан удар, там по горячести нельзя было тотчас поправлять и помогать. Старики сказывали, что государь Ши-цзун из династии Чжеу, строя здесь городскую стену, брал глину для сего из Ху-лао. Сия глина крепка и плотна, как железо, и от ударов из баллист приметны были на ней одни впадины. Монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал сто пятьдесят ли. На сем валу были амбразуры и башни. Ров в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен притын, в котором стояло около 100 человек караульных.
409
Пушки.
В начале Баксань приказал построить за городскими воротами земляные пристенки, кривые и узкие, чтобы два или три человека могли приходить и стеречь, дабы монголы не могли отбить ворот. Генералы предлагали делать по ночам вылазки, но войска не могли нечаянно выступать, а если когда и выходили, то тотчас были примечаемы монголами.
Потом выбрали 1000 человек отважнейших солдат, которые должны были, из прокопанного под городской стеной отверстия, переплыв через ров, зажечь подставки под баллистами. На стене городской выставлены были сигнальные фонари из красной бумаги, по зажжению которых надлежало плыть через ров, но монголы и сие приметили.
Еще спускали бумажных змейков в виде гусей с прикрепленными к ним объявлениями, для убеждения взятых в плен Китайцев (?). Когда сии змейки были над монгольским лагерем, то нитку отрывали. Политики говорили, что министры хотят бумажными гусями и фонарями отразить неприятеля, но что это трудно.
В сие время Нючженцы имели огненные баллисты (т. е. настоящие пушки-мортиры), которые поражали, подобно грому небесному. Для этого они брали чугунные сосуды, наполняли их порохом и зажигали огнем. Горшки эти назывались чжень-тьхяньлэй (т.е. потрясающий небо гром). Когда такая баллиста (пушка) ударит, и огонь вспыхнет, то звук уподобляется грому и слышен почти за 100 ли. Они сжигали (все) на пространстве 120 футов в окружности, и огненными искрами пробивали железную броню.