Нравственность капитализма. То, о чем вы не услышите от преподавателей
Шрифт:
На мой взгляд, пока Соединенные Штаты будут занимать первое место в мире по уровню инноваций, нам незачем бояться ни самого аутсорсинга, ни того, что нашим политикам удастся его запретить. По данным Института международной экономики, в 1999–2003 годах в стране было создано более 115 000 высокооплачиваемых рабочих мест в сфере производства компьютерного программного обеспечения, а из-за аутсорсинга за тот же период мы потеряли только 70 000 рабочих мест. Аналогичным образом в секторе услуг было создано 12 миллионов рабочих мест, а потеряно 10 миллионов. Этот феномен динамичных перемен в технологической сфере и замене рабочих мест в старых отраслях новыми составляет суть экономического развития.
Перенося производства в другие страны, американские компании экономят деньги и вкладывают высвободившиеся средства в новые технологии и новые рабочие места – это позволяет им сохранить конкурентоспособность на мировом рынке. К сожалению, невозможно пожать плоды преобразований без болезненного процесса перемен. Перемены
Глобализация – явление не новое. Это просто современный термин, обозначающий вековечный путь человечества, стремление людей улучшить свое положение за счет обмена и специализации в мировом масштабе. Кроме того, глобализация – синоним мира. Вспомним мудрое замечание великого французского экономиста Фредерика Бастиа: если границы не пересекают товары, их рано или поздно пересекут солдаты.
Культура свободы
Марио Варгас Льоса
Наиболее эффективные нападки на глобализацию, как правило, связаны не с экономической тематикой, а с социальными, этическими и прежде всего культурными вопросами. Эти аргументы звучали во время беспорядков в Сиэтле в 1999 году, отдавались эхом в Давосе, Бангкоке и Праге. Вот их суть: стирание национальных границ и формирование мира, взаимосвязанного через рынки, нанесет смертельный удар региональным и национальным культурам, а также традициям, обычаям, мифам и нравам, определяющим культурную идентичность каждой страны или региона. Поскольку большинство стран мира не способно сопротивляться вторжению культурных продуктов из развитых стран, а точнее, из единственной сверхдержавы – Соединенных Штатов, неизбежно следующих в хвосте у гигантских транснациональных корпораций, им в конечном итоге будет навязана североамериканская культура, нивелирующая мир и вытаптывающая пышную «поросль» культурного многообразия. Так все другие народы, а не только малочисленные и слабые, утратятсвою идентичность, свою душу, и будут низведены до колониальных подданных образца XXI века – зомби или карикатурных подражаний культурным нормам неоимпериализма, который будет не только править миром за счет капитала, военной мощи и научных знаний, но и навяжет другим свой язык, образ мысли, убеждения, наслаждения и мечты.
Эта антиутопия, кошмарная картина мира, теряющего из-за глобализации свое культурное многообразие, «экспроприированного» в культурном плане Соединенными Штатами, – удел не только левых политиков, ностальгирующих по Марксу, Мао или Че Геваре. Подобная обвинительная истерия, порожденная ненавистью и злобой по отношению к североамериканскому гиганту, проявляется и в развитых странах, среди культурных народов, во всех политических кругах – левых, правых, центристских.
Особенно вопиющий характер она носит во Франции, где государство то и дело разворачивает кампании в защиту французского «культурного своеобразия», которому будто бы угрожает глобализация. Множество интеллектуалов и политиков выражают тревогу в связи с тем, что страну, породившую Монтеня, Декарта, Расина и Мольера, давно уже ставшую законодательницей мод в одежде, мысли, искусстве, кулинарии и всех духовных сферах, могут завоевать «Макдоналдс», «Пицца Хат», «Кентукки Фрайд Чикен», рок, рэп, голливудские фильмы, джинсы, кроссовки и футболки. Результатом этого страха стало, например, щедрое субсидирование французскими властями отечественной киноиндустрии и требования введения квот, предписывающих кинотеатрам показывать определенное количество французских фильмов и ограничивающих импорт американской кинопродукции. Подобные опасения также побуждают муниципальные органы издавать грозные постановления, устанавливающие высокие штрафы за рекламные объявления, в которых язык Мольера «загрязняется» англицизмами. (Впрочем, гуляя по Парижу, любой может убедиться, что этим предписаниям никто особенно не следует.) По этой причине Жозе Бове, фермер и самозваный борец против la malbouffe(«гадкой пищи»), стал во Франции настоящим народным героем. (Теперь, когда его осудили на три месяца тюрьмы, популярность Бове, скорее всего, только усилилась.)
Хотя лично я считаю такие доводы культурного порядка против глобализации неприемлемыми, необходимо признать, что в них есть и несомненное зерно истины. Нынешнее столетие, тот мир, в котором нам предстоит жить, будет менее живописным, в меньшей степени окрашенным местным колоритом, чем тот, что мы оставили позади. Праздники, одежда, обычаи, церемонии, ритуалы и верования, в прошлом обеспечивавшие фольклорное и этнологическое разнообразие человечества, уходят в прошлое или сохраняются лишь у меньшинств: основная часть общества отказывается от них в пользу иного образа жизни, более соответствующего реалиям нашего времени. Этот процесс охватывает все страны мира – где-то он идет быстрее, где-то медленнее. Но связано это не с глобализацией, а с
Да, модернизация означает исчезновение многих аспектов традиционной жизни. Но одновременно она дает новые возможности, обеспечивая продвижение всего общества вперед. Поэтому, имея свободу выбора, народы, порой вопреки желаниям своих лидеров и интеллектуалов-«почвенников», без колебаний отдают предпочтение модернизации.
Обвинения в адрес глобализации и доводы в защиту культурной идентичности отражают статичное представление о культуре, лишенное исторической основы. О каких культурах можно сказать, что они со временем не претерпевают никаких изменений? Чтобы их назвать, необходимо искать примеры среди малочисленных и примитивных общин, живущих в пещерах, поклоняющихся грому и звероподобным божествам и из-за собственной дикости крайне незащищенных от эксплуатации и истребления. Все другие культуры, особенно те, что имеют право называться современными и «живыми», эволюционировали до такой степени, что в них трудно узнать их собственные черты пятидесяти-семидесятилетней давности. Особенно эта эволюция бросается в глаза в таких странах, как Франция, Испания и Англия, где за последние пятьдесят лет произошли столь глубокие и явные изменения, что Марсель Пруст, Федерико Гарсиа Лорка и Вирджиния Вульф не узнали бы общество, в котором они родились и обновлению которого столь способствовали их труды.
Понятие «культурная идентичность» небезопасно. С социальной точки зрения она представляет собой лишь сомнительную искусственную концепцию, но в политическом плане она угрожает самому ценному из достижений человечества: свободе. Я не пытаюсь отрицать тот факт, что люди, говорящие на одном языке, родившиеся и живущие на одной территории, сталкивающиеся с одинаковыми проблемами, исповедующие одинаковую религию и обычаи, имеют общие черты. Но этот коллективный деноминатор не позволяет полностью охарактеризовать каждого из них: он лишь устраняет или отодвигает на малозначительный второй план сумму уникальных качеств и черт, отличающих любого члена группы от других. Понятие идентичности, если оно применяется не только на индивидуальном уровне, по определению носит упрощенческий и нивелирующий характер, представляя собой коллективистское и идеологизированное отсечение всего, что есть оригинального и творческого в отдельной личности, всего, что не продиктовано происхождением, географией и влиянием среды. Подлинная идентичность, напротив, возникает из способности человека сопротивляться этим влияниям, противопоставляя им действия, совершаемые свободно и по собственному разумению.
Понятие «коллективная идентичность» – это идеологизированная фикция и основа национализма. По мнению многих этнологов и антропологов, оно не отражает истинного положения дел, даже когда речь идет о самых архаичных сообществах. Общие методы и обычаи, возможно, необходимы для защиты группы, но среди ее членов элемент инициативы и творчества, стремления освободиться от группового влияния неизменно бывает высок, и когда людей изучают как личности, а не как второстепенные элементы коллективного целого, их индивидуальные особенности превосходят общие черты. Глобализация предоставляет всем жителям планеты возможность строить свою индивидуальную культурную идентичность за счет добровольных действий, в соответствии с собственными предпочтениями и личными стремлениями. Сегодня граждане не всегда обязаны, как это было в прошлом и во многих странах имеет место даже сейчас, соответствовать идентичности, которая запирает их в концлагере, откуда невозможно сбежать, – идентичности, навязываемой им через язык, национальность, религию и обычаи той страны, где они родились. В этом смысле глобализацию следует приветствовать – ведь она существенно расширяет горизонт свободы личности.
Две истории нашего континента
Пожалуй, Латинская Америка может служить самым наглядным примером искусственности и абсурдности любых попыток установить коллективную идентичность. Какой должна быть культурная идентичность Латинской Америки? Что следует включить в связный набор верований, обычаев, традиций, практик и мифов, наделяющий этот регион единым «характером», уникальным и неповторимым? Написание истории Латинской Америки сопровождалось научной полемикой – порой яростной – в попытке ответить на этот вопрос. Наибольшую известность приобрела дискуссия, развернувшаяся с начала XX века и прокатившаяся эхом по всему континенту, – в ней схлестнулись «испанисты» и «почвенники».