Ну ма-а-ам!
Шрифт:
Я не говорю, что эти инструкции плохие. Но человек слишком сложен и многогранен, чтобы можно было написать для всех единую инструкцию о том, как жить правильно, страдать правильно, как горевать, выживать и помогать.
Лично для меня помогать – это кому-то, а не на что-то. Это обнять человека ментально и напомнить ему там, в колодце его беды, о радости жизни. Она есть, она тут, за пределами твоего колодца, ты просто не видишь…
Деньги, конечно, должны быть потрачены абсолютно целевым образом. То есть на то, на что заявлено, – на спасение жизни. Но иногда
Право на счастье есть не только у здоровых, оно есть у всех. И у тех, кому сегодня плохо, потребность в глоточке счастья гораздо сильнее. Прямо сегодня кто-то счастлив, кто-то растерян, кто-то напуган, кто-то несчастлив. Невозможно найти один ответ на вопрос, как правильно жить, если даже у одного человека на разных этапах жизни ответы разные.
Никто не знает, как быть хорошим родителем, как правильно страдать, как быть хорошим человеком. Мы учимся этому всю жизнь, и у каждого своя школа, свои учебники и учителя. Не нужно себя наказывать за свою неидеальность, корить за то, что вы нарушили условные правила.
Не нужно накладывать епитимью, потому что быть настоящим неидеальным человеком, который учится жить, не грех.
– Мам, давай в церковь зайдем?
– В церковь? – удивляюсь я внезапности просьбы. – А почему ты хочешь зайти?
– Ну просто. Свечки позадуваем…
– Ты что, нельзя в церкви свечки задувать!
– А я видел, как один мальчик задувал. Ну нельзя так нельзя. Тогда, может, исповедимся?
– Исповедуемся, Дась. Исповедь – это для взрослых. Тебе четыре года, о чем тебе исповедоваться.
– Ну я не знаю, давай просто на фотки святых посмотрим…
Ё – Ёлочка
Эту фразу, я, наверное, написала уже тысячу раз. Моя дочь переболела менингитом и потеряла слух. Когда незнакомые люди узнают об этом, они говорят обычно одно и то же: «Как же вы так не убереглись?» Есть и более безжалостная версия: «Не уберегли девочку?»
Первое время меня трясло от этих слов в прямом смысле. Я мерзла: начинался озноб, потом крупная, заметная дрожь. Внутри меня отчаянно вибрировала мысль о моей стопроцентной ответственности за случившееся, растекалась теплая липкая вина.
После этих слов я обычно становилась очень несчастной и по нескольку дней ходила, погруженная в страдания. Муж замечал мое чувство вины, и у него тоже портилось настроение. Вина как грозовая туча нависала в атмосфере семьи.
Я, конечно, знала, что менингит – лотерея и никто от него не застрахован, но в тот период мозг не был соединен с сердцем, затопленным виной. Душевные провода отсырели, искрили и не проводили ни ватта жизненного электричества.
Чувство вины – удивительно бесполезное. Оно может засосать тебя в воронку адового разочарования в собственных силах, распороть твою личность на атомы, разбить твой мир вдребезги.
Оно высасывает километры энергии и по сути ничего не дает взамен. Вот зачем оно? Чтобы люди вокруг знали, что я не исчадие ада и что если я косячу, то мне очень жаль? А разве это так важно, что думают о тебе люди в этот момент? Разве не важнее сейчас обратно собрать себя по кусочкам, восстановить свой рассыпавшийся пазл личности и потратить энергию именно на это, а не на показательные страдания?
Однажды я с трехлетним сыном ехала в автобусе. Он спал в коляске. Люльку в ней я расположила горизонтально, чтобы сыну было удобно. Сама сидела на сиденье рядом с коляской. Во время экстренного торможения автобус дернуло и коляска упала, задрав колеса. Сын проснулся, испугался, заплакал. Я бросилась к нему, схватила, обняла, прижала к себе. Я тоже ужасно испугалась. А вдруг сильно ударился?
Люди вокруг переполошились, подошли, помогли собрать рассыпавшиеся из поддона игрушки, одежку, лопатки, ведерки… А я все стояла, вцепившись в своего ребенка, который давно успокоился и снова заснул уже у меня на руках: он больше испугался, чем ударился.
Меня в тот момент просто разрывало от горечи и злости на собственную криворукость. Ну что я за мать? А один мужчина, проходя мимо на выход, сказал раздраженно: «Что же вы, мамочка, не следите за своим ребенком?» И я просто солдатиком нырнула в вину до самого дна.
Прошло уже много лет, а мне до сих пор интересно: вот зачем он это сказал? Неужели не очевидно, что сильнее, чем я сама себя, меня никто не накажет? Ведь я в тот момент была просто воплощенным чувством вины.
Все свои материнские косяки я привыкла культивировать, я об них спотыкалась, я их вспоминала, возвращалась к ним. Они все, нанизанные на ниточку вины, висели у меня на шее, всегда были со мной.
Но идут годы, и я прозреваю – начинаю понимать про себя все больше. Важный инсайт, пропущенный через сердце: чувство вины абсолютно бесполезно. Это не значит, что я его больше не испытываю. Это значит, что теперь я иначе к нему отношусь.
Когда нам становятся понятней состояния, которые нами движут, они гораздо меньше на нас влияют.
Каждую неделю я в чем-то косячу – сама себе в дневник матери леплю двояки.
Например, на этой неделе я взяла один трудоемкий проект, не рассчитала свои ресурсы времени и сил и не успеваю уделять детям внимания столько, сколько хочу. Я так и не постирала остов Катюшкиной коляски, хотя обещала себе сделать это еще месяц назад.
Сын пошел учить китайский по собственной инициативе, а я не придала этому значения: шутила, думала, он не всерьез, пока не поняла, что ему правда интересно. А я чуть не отбила ему весь интерес к этому языку своими шутками, потому что выяснилось, что имя Данила по-китайски звучит как «Фу», а у других детей имена звучат нормально, и я шутила, что с китайским у нас фсе. Слава богу, что вовремя осеклась и исправилась.
Катюша отказывается со мной заниматься, видит во мне исключительно маму, а не учителя, балуется, хохочет, я злюсь, теряю терпение.