Нулевой километр
Шрифт:
– Я хотела сказать, что всегда буду помнить о том, что ты для меня сделал. Потому что ты не так плох, Бирюков, как мне показалось в начале.
– Взаимно. Только друзьями нас это не делает, – отыскиваю в сумке спортивный костюм, желая хотя бы немного отвлечься от происходящего, проветрить затуманенный мозг и избавить легкие от аромата ягод, что наверняка въелся в каждую клетку.
– А мне казалось, что мы сумели поладить, – бросает мне вслед, одновременно со щелчком дверного замка. – Можешь отрицать сколько угодно, но я тебе ни за что не поверю. Так что да, Максим. Твое мнение для меня важно: в моей жизни не так много
– Заблуждаюсь? – гляжу себе под ноги, не оборачиваясь на шорох за своей спиной, и прохожусь пятерней по взлохмаченной прическе.
– Конечно. Будь мои родители академиками, я бы все равно не отказала Руслану. Ему или кому-то еще, кто сумел бы обеспечить мне достойную жизнь. Не потому, что я отчаянно нуждалась в деньгах, а потому что это единственное, что я действительно люблю. И чем их больше, тем счастливее я себя ощущаю.
Стоит у окна, теребя посеревшую занавеску, и, повернув голову, с горькой усмешкой интересуется.
– Теперь тебе больше не хочется меня пожалеть?
Хочется. Отчаянно. Но если ей легче жить в этом обмане – вперед.
– Я на пробежку, – оставляю ее вопрос без ответа и тихо прикрываю дверь, все еще видя перед собой ее силуэт в простеньком хлопке, подсвеченный неспешно разгорающимся солнцем.
Глава 27
Юля
Мне неловко. Впервые на своей памяти неуверенно мнусь у плиты, никак не решаясь накормить своего гостя. Оттягиваю пониже ворот рубашки, наивно веря, что это поможет, и долгожданная прохлада прогонит прочь необъяснимый жар, что разгорается где-то внутри, едва мой сосед по комнате переступает порог кухни, привычно устраиваясь на тёмно-коричневом табурете. Уверена, он выбрал его неспроста, ведь это единственный стул, что не скрипит, стоит на него опуститься.
Нужно завязывать с нашими разговорами, нужно строго-настрого запретить себе разглядывать его спящим, нужно перестать вспоминать его спортивную майку, что липла к телу после часовой тренировки, не оставляя места для фантазий.
До чего я, вообще, докатилась? Восхищаюсь каким-то… Боже! Шофером! В то время как он с удовольствием бы всплакнул, сочувствуя моей судьбе, не будь наше общество так нетерпимо к мужским слезам!
– Овсянка, – немного резко, с характерным стуком, ставлю тарелку с кашей, в которой плавает подтаявший кусочек сливочного масла, перед Бирюковым, и вновь возвращаюсь к раковине, доверху забитой перепачканной посудой.
Мне есть чем заняться, верно? Полный дом детей и гора мусора, мысль о котором повергает в уныние.
За три года я от этого все же отвыкла: от ударов ложек о керамику до сих пор звенит в ушах, горло дерет от крика, ведь выиграть в споре с Артуром, требующим на завтрак шоколадный батончик, иначе нельзя, а в кожу рук прочно въелся запах чистящего средства, что я наношу на губку, зараз тратя едва ли не половину бутылки.
Раньше так начинался каждый мой день, и если быть честной, сейчас мне с трудом верится, что к вечеру у меня оставались силы на свидания – всего час на ногах, а единственное, о чем я мечтаю, мой верный скрипучий диван.
– Как пробежка? – убавляю напор и принимаюсь обильно намыливать
– Нормально. Жаль, что у вас в городе нет парка…
– Почему же? – осмелевший Жора вклинивается в разговор, ради такого дела оставляя в покое лет пять назад замолкший радиоприемник. Важно подбирается, устраивает локти на столе, и деловито признается:
– Есть.
Сегодня Голубев трезвый. Явление редкое, ведь насколько я помню, отдохнуть своему организму от алкоголя он почти никогда дает: новый день приветствует зажатым в руках бокалом темного пива, а провожает хрустальной рюмкой, по ободку украшенной золотистой каймой.
– Есть. Только от дома далековато. Что же ты, Юля, жениху экскурсию не устроишь? У нас тут не Столица, но достопримечательности все же имеются… Школу ему покажи, Дом Культуры…
– Как мило, – улыбаюсь своему заботливому отчиму, и, обтерев руки вафельным полотенцем, принимаюсь нарезать хлеб. – Осталось еще пригласить его на рыбалку и расспросить о семье, и звание отца года у тебя в кармане. Нужен сыр?
Не знаю, зачем я спрашиваю, ведь Бирюков словно и не слышит нас вовсе, с серьезным видом что-то выискивая на просторах интернета. Хмурится, а мне так и хочется разгладить пальцем глубокую складку на его лбу… Боже! Что за странные мысли? Вздыхаю, закатывая глаза на довольную Жорину ухмылку, что, приподняв бровь, откидывается на стуле, и все-таки накрываю кусочек батона ломтиком Гауды. Ярослав, вон, кашу только так и ест, с бутербродом вприкуску… Впрочем, может быть, он жирком запасается?
А Бирюков, напротив, за формой своей следит: то мешает мне сосредоточиться на чтении, отжимаясь посреди гостиной, то лишает дара речи, стягивая с разгоряченного тела насквозь пропитанную потом майку, так быстро отгораживаясь от меня дверью ванной, что от разочарования мне хочется выть в голос…
– Что-то жених твой сегодня неразговорчив, – подкуривая дешевую папиросу, от дыма которой режет глаза, Лидин муж насмешливо полосует меня недобрым взглядом. Словно чует неладное и уже давно разгадал, что мы с Максом друг другу совсем чужие…
– Зато тебя, я смотрю, прорвало. Будь добр курить на балконе. Здесь все-таки дети.
– Где? Никого не вижу, – кивая на стену, из-за которой доносятся голоса, почесывает волосатую грудь. – И, вообще, хоть в этом могу я себе не отказывать? Третий день в кухне сплю, уже поясницу продул… Вечно окна нараспашку открываешь.
– А ты пей меньше, чтоб мне не пришлось проветривать, – бросаю ядовито и машу перед его лицом полотенцем. Жаль, что эффекта ноль и тяжелое облако дыма все же меня настигает, заставляя закашляться. – И, вообще, какая тебе разница, где спать? Ты постоянно пьяный…
– А я потому и пью, чтоб рожи ваши наглые не видеть. Сидите здесь как приклеенные, хоть бы пару часов от себя отдохнуть дали!
– А ты на работу иди! Или жену проведай, вдруг у нее лицо зажило, и можно еще наподдать? – он ведь наверняка соскучился. Неделю за ее счет не самоутверждался, не слышал ее мольбы прекратить махать кулаками, и не запивал водкой свой триумф, когда она сплевывала кровь на пол.