Нумизмат
Шрифт:
«Это же адрес того чокнутого коллекционера! Как его? Силина. Только у того квартира шесть, а у Жучкова семь.»
— Не, не получается, бесполезно… — начал было проводник, но Филиппов тут же прервал его:
— Ну— ка, попробуй завести её в соседний подъезд…
К их удивлению, уже в тамбуре собака встрепенулась и уверенно рванулась вперёд. Когда овчарка остановилась перед дверью с номером шесть, Филиппов не почувствовал радости. Наоборот, какое-то опустошение в душе.
На длительные звонки и стук в дверь никто не отвечал. А собака все рвалась вперёд, лаяла и царапала лапами железную дверь.
— Ну, что делать будем? — спросил кинолог.
— Дверь
— Её фиг сломаешь, железо четырехмиллиметровое и замочек хитрый, — скептично хмыкнул проводник.
— Погодите ломать, — остановил спор Филиппов. Его уже мучили предчувствия больших неприятностей. — Ты поищи лестницу подлинней, — приказал он оперативнику, затем повернулся к кинологу и двум милиционерам. — А вы оставайтесь здесь. Схожу я, позвонить надо.
Спустившись вниз, он сел в патрульный «жигуленок» и запросил дежурную часть:
— Дежурный, это Филиппов. Есть ли за эту ночь происшествия с применением огнестрельного оружия?
— Да, с час назад убит Гаранин и ещё двое, прямо в «Золотом баре».
— Вот как, и кто там работает?
— Поморцев.
В это время появился оперативник, еле волочивший огромную деревянную лестницу. Филиппов крикнул ему, не выходя из машины.
— Залезь, посмотри в окно. Больше ничего не делай.
Через пять минут патрульная машина затормозила около «Золотого бара». Филиппов пробился через толпу милиционеров, экспертов, работников бара и, найдя у стойки следователя Поморцева, развернул его за рукав лицом к себе:
— Юр, давай спорить на литр водки, что я угадаю, из чего грохнули Гараню?
— Спорить с тобой я не буду, — рассмеялся следователь. Оба они были ровесниками, друзьями, прекрасно знали друг друга и уже долго варились в одном котле повседневного свечинского криминала. — Но так и быть, литр пополам. Валяй!
— ПМ.
— Точно, все гильзы от «Макарова».
— У тебя ещё что-нибудь есть?
— Все. Пальчики, отпечатки сапог…
— Ребристый протектор ёлочкой, размер сорок три!
— Верно, — с заметным удивлением кивнул головой Поморцев.
— Ну, тогда я тебе точно могу назвать убийцу нашего Аль-Капоне…
К десяти часам дня приметы Нумизмата были разосланы по всей области. Высокий, чуть сутуловатый, в чёрной шляпе, с длинными волосами и окладистой бородой.
Но к этому времени у Силина не было уже ни бороды, ни длинных волос. Единственное, он позволил оставить девчонкам из парикмахерского салона небольшие рыжеватые усы. Чёрную шляпу Михаил выбросил ещё до захода в парикмахерскую, в одном из магазинов купил кожаную кепку. Не вставая с кресла, Нумизмат долго разглядывал себя в зеркале, привыкая к новой внешности. Лишившись своего «библейского облика», он сильно изменился, помолодел, длинное лицо его уже не выглядело угрюмым. Усмехнувшись, Силин очень даже мило, с улыбкой распрощался с весёлыми парикмахершами.
После этого Нумизмат уже спокойно отправился по адресу, указанному в записке: «Улица Ленина, дом семь, квартира один».
2. О ВРЕДЕ ОТГУЛОВ.
Если бы Юрий Пахомович Зубанов знал, что его ожидает впереди, то никогда бы не совершил того, что сделал в девять часов утра. Среднего роста и средней полноты мужчина лет пятидесяти, с округлым приятным лицом и очень идущей ему лысиной, Юрий Пахомович долго колебался, но потом все-таки набрал на телефонном диске номер родного для себя учреждения, краеведческого музея. Услышав в трубке хорошо знакомую одышку директора, Зубанов усталым, больным голосом вяло сообщил ему:
— Валентин Николаевич, это Зубанов вас с утра беспокоит. Мне, конечно, очень совестно, но похоже, что я опять приболел. Да, боюсь, что снова вернулся грипп.
Спохватившись, Юрий Пахомович добавил в голосе некую гнусавость:
— Осень, что поделаешь, погода не радует. Я сегодня посижу ещё дома, если оклемаюсь, то завтра выйду. Пусть пока Валя меня подменит, я потом за неё отработаю.
— Конечно, конечно! — профессор Игнатенко был добрейшим, а главное, наивнейшим человеком.
Положив трубку, Юрий Пахомович улыбнулся. Про таких, как он, в деревнях говорят — смышлёный. Юрка в своё время действительно родился и вырос в деревне, но это было так давно. С трудом, в своё время, поступив и окончив пединститут, Зубанов обратно в деревню не поехал, а зацепился в городе на скромной должности экскурсовода краеведческого музея. Прошло двадцать шесть лет, а он продолжает работать на том же самом месте. Просто он вовремя понял, что напал на золотую жилу. Многолетнее вращение сообразительного паренька среди учёных историков и искусствоведов не прошло даром. Чем отличался Зубанов от первых и вторых, так это умением говорить, разговаривать и слушать тех, кто приходил в музей.
Всегда элегантный, улыбчивый, с живым дружелюбным лицом, Юрий Пахомович профессионально и интересно рассказывал обо всех экспонатах обширного музея. При этом он всегда исподволь подводил посетителей к одному, главному вопросу: «А у вас есть в семье что-нибудь редкое, старинное, красивое?»
И оказалось, что в полумиллионном Железногорске, несмотря на полное отрицание предыдущей властью всего дореволюционного, сохранились и старинные картины, и древние иконы, и предметы прикладного искусства, и пожелтевшие трудночитаемые книги с ятями и ижицами. С какой живостью Юрий Пахомович реагировал на простодушные признания экскурсантов! Он просто обволакивал человека своим обаянием, вниманием и заинтересованностью, сам напрашивался в эксперты, выспрашивал адрес, возможность прийти в удобное время. В назначенный час Зубанов появлялся на пороге всегда оживлённый, весёлый, с блеском в глазах и на элегантной лысине.
Если объектом внимания была женщина, тем более незамужняя, то он приходил с букетом цветов летом и с шоколадкой в кармане зимой. Что бы ни представили хозяева — старинную книгу без обложки или последнюю чашку некогда грандиозного чайного сервиза фабрики Кузнецовых, — любую вещь Зубанов встречал с восторгом. Он с благоговением перелистывал потрёпанные пожелтевшие листы, рассматривал на свет тончайший молочный фарфор, сквозь который было видно даже, как плещется внутри чашки жидкость. При этом он действительно много рассказывал хозяевам о данном предмете, и у тех возникало естественное желание узнать рыночную стоимость вещицы.
Здесь Юрий Пахомович разыгрывал целый спектакль. Он по новой перелистывал книгу, всматривался через лупу в клеймо фабрики изготовителя, щёлкал ногтем по фарфору, вслушиваясь, нет ли скрытых дефектов, долго и пристально вглядывался в подписи художников на картине, ковырял пальцем заднюю сторону иконы, а потом со вздохом заявлял владельцам что-нибудь неутешительное:
— Увы, если бы у книги присутствовали все листы… Увы, если бы сохранилась не одна, а хотя бы две чашки… Увы, этот автор не получил должного признания ни при жизни, ни сейчас… Икона, конечно, хорошая, но вторая половина девятнадцатого века, а в цене у нас 17-18-й века. Чем древнее, тем дороже. Музей, конечно, это не приобретёт, да и цены там, признаться, смешные. Ну, а рыночная цена…