Нунивак
Шрифт:
16. ПРОЩАНИЕ С НУНИВАКОМ
А ветер берегом бежит,
Он, как шаман, бубнит, колдует.
Таю не скоро пришлось выйти в море на промысел. Высокие волны обрушились на берег, соленая пыль долетала до лагуны. Ураган кидался на новые дома, гремел железными листами крыш, стучался в окна, выл в печных трубах. По утрам мачты радиостанции блестели от инея, антенные провода казались серебряными.
Когда выпал первый тихий день, несколько вельботов отправились в Нунивак, чтобы вывезти оставшиеся семьи.
Встретив на берегу друга, Утоюк укоризненно заметил:
— Едва
Пока шла погрузка имущества переселенцев, Таю поднялся по обледенелой тропе к покинутому своему жилищу. Дверь была заколочена. Таю постоял у каменной стены и пошел дальше, поднимаясь на левую седловину. Несколько раз оглядывался назад. С каждым шагом расширялся горизонт.
Открылся вид на острова, а за ними в туманной дымке едва виднелся высокий мыс принца Уэльского. Где-то там живет Таграт… Видел бы брат, как стали жить его земляки. Нунивакцы, переселившиеся в «Ленинский путь», вели себя так, как будто всю жизнь жили в деревянных домах, спали на кроватях, готовили пищу не на кострах, а на русской плите. К новому укладу жизни быстро приноровились даже старики. Матлю переменил одежду и щеголял в новом костюме. Однажды Таю зашел к нему посмотреть, как живет старик. Пришел он рано утром. Отворив дверь в комнату, Таю едва не наступил на спящего старика. Матлю лежал на полу, высунув в раскрытую дверь голову. Перед его лицом скулила во сне собака. Таю тихонько заглянул в комнату. Старуха лежала под полуоткрытым окном, а у противоположной стены стояла аккуратно заправленная кровать, по виду которой нетрудно было догадаться, что на неё ещё ни разу не ложились…
Таю поднимался выше. Он давно не был здесь, на кладбище своих предков. Вдали от людских глаз, в небольшой ложбине лежали останки умерших. Могилы представляли собой отгороженные небольшими камнями площадки священной земли. Внутри оградок лежали разрозненные кости, черепа, по которым невозможно было узнать, кому они принадлежат. Но рядом виднелись знаки, которые могли не только сказать, кто здесь похоронен, но даже рассказать, как жил человек.
Вот разломанный винчестер, рядом — наконечник гарпуна и деревянная груша с острыми зубьями. Здесь похоронен охотник. Таю даже может сказать кто. Чуть поодаль лежит гармонь с полуистлевшими мехами. Нунивакцы до сих пор не могут забыть игру талантливого мальчика, сына Мытыхлюка. Полярники подарили мальчику гармонь, и он быстро выучился на ней играть. Но недолгой была радость родителей мальчика. Он свалился со скалы и разбился насмерть. По обычаю около его тела положили его любимую вещь… Бусы, кроильные ножи, палки для выделывания шкур указывали на могилы женщин.
Таю остановился возле одной из них. Вот кроильный нож и палка. Он их нёс, когда хоронили мать. Теперь от неё осталась только кучка белых костей, и даже черепа нет. По старым поверьям выходило, что если долго стоять возле могилы близкого человека и упорно думать о нем, можно услышать его голос, поговорить с ним. Таю не верил в это. Он же коммунист! Но в эту минуту, когда он навсегда покидал родное селение, оставлял могилы своих предков, ему захотелось услышать голос матери и сказать ей последнее прости. И атеист Таю стоял с обнаженной головой и слушал.
В камнях шептался ветер. И — чудо! Таю послышалось, что он
Ещё с высоты он услышал странный шум на груженых вельботах. Он остановился и явственно различил громкий женский плач, усиленный собачьим воем.
Мужчины тоже были угрюмы и смотрели в сторону. Таю подошел к Утоюку.
— Все готово?
— Все, — ответил Утоюк, сильно моргая и оправдываясь. — Ветер дует прямо в глаза.
Заревели моторы, вплетая металлический вой в женские рыдания и собачий вой. Всё быстрее и быстрее удалялся родной берег. Таю почувствовал, что какая-то посторонняя частичка катится по его щеке. Он поднес палец и ощутил теплую слезу…
Оставленный Нунивак быстро скрылся за мысом. Впереди ждал «Ленинский путь».
Нунивакцы обживались в чукотском селении. Начался учебный год в школе. В бухгалтерии колхоза считали итоги летнего зверобойного сезона. Вельботы всё реже и реже выходили на промысел: мешала погода.
Таю всё ещё надеялся добыть кита, хотя стада уже ушли в теплые воды и можно было надеяться только на беспечность какого-нибудь не слишком расторопного зверя.
Вельбот Таю шёл в открытое море. Погода стояла тихая, но от воды несло холодом. Охотники были в теплых кухлянках и в шапках, руки были всунуты в теплые нерпичьи рукавицы. Мотор пел унылую монотонную песню.
Таю сидел на обычном месте, на кормовой площадке.
Приближалось празднество, а у него ещё не была готова песня. Напев нашептал ему береговой ветер, а слова ложились в него медленно, задумчиво. Может быть, потому, что первая часть её была грустная — расставание с Нуниваком? Он не забыл, как плакали женщины, покидая родной берег, как мужчины прятали свои слезы… Иногда Таю брало сомнение: нужно ли петь о расставании с Нуниваком? Хорошо ли на веселом празднике напоминать об этом? Но не сказать в песне о том, что есть на сердце, — солгать себе и слушателям. А Таю никогда не обманывал ни ветер, давший ему напев, ни слушателей, которые ждали от него правдивого песенного рассказа о своей жизни…
Вторая часть песни о людях, победивших себя. Он будет петь об Утоюке, вернувшем себе боевую молодость, о своих земляках, разгадавших секрет вечной юности. Будет петь о себе, о человеке, который понял, что хозяин счастья эскимоса — сам человек, его собственные руки…
Он будет петь о ветре, звонко стучащем в окна и дарящем новые напевы о счастливой жизни людей…
Разговоры в вельботе не мешали мыслям Таю. Ненлюмкин говорил о колхозной электростанции. Похоже, что он собирается туда переходить… Братья-близнецы Емрон и Емрыкай обсуждают, как уговорить председателя Кэлы, чтобы их переселили в один дом. Есть же такие — двухквартирные называются. Что же из того, что Емрыкай холост? Он не собирается оставаться всю жизнь одиноким.
Таю заметил по направлению к берегу что-то похожее на фонтан.
— Утоюк! — крикнул он с кормы. — Глянь в свой бинокль. Вон туда, напротив водопада Детские слезы.
— Кит! — обрадованно отозвался Утоюк, не отнимая бинокля от глаз. Рукой он показал направление. Таю переложил румпель в другую руку и развернул вельбот. Ненлюмкин прибавил скорость. За кормой закипела вода, от носа пошла крутая волна широко расходясь в стороны.
Братья-стрелки приготовились.
На носу стоял Утоюк с гарпуном, позади него чукча Каврай, недавно взятый в бригаду. Раньше Каврай пас оленей в тундре и сегодня первый раз в жизни так близко видел живого кита.