Нунивак
Шрифт:
— Охотник, вернувшийся без добычи, не должен себя считать усталым, — жестко оборвал жену Таю и вышел из дому.
Тьма спускалась над селением рано. Вспыхивали окна домов и уличные лампочки, установленные в оживленных местах: возле школы, магазина, конторы правления, клуба.
Ветер свистел в проводах. Таю чувствовал его силу по громким ударам волн, глухо доносящимся с берега. В такой ветер никто бы не осмелился выйти на улицу в Нуниваке. А здесь люди ходят как ни в чём не бывало, только отворачивают лицо от холодного дыхания подошедших льдов.
В правлении было так накурено, что дым из раскрытой форточки валил как из трубы. Народ толпился в коридоре, в комнате, где стоял стол и сейф председателя. Разговор шел о вывозке приманки для пушной охоты и поездке в оленье стадо колхоза. Кроме морского промысла и звероводства, колхоз «Ленинский путь» занимался оленеводством и имел большое стадо, которое давало больше половины дохода. Оленье мясо охотно покупало русское население, геологические партии и промышленные предприятия.
Кэлы сидел в расстегнутой рубашке перед разостланной на столе картой угодий колхоза.
Емрон смотрел на карту из-за его плеча и восхищался:
— Территория целого государства! Два моря омывают колхозные земли — Чукотское и Берингово!
— Вот здесь одно наше стадо, а другое на берегах озера Коолен. Для того чтобы забросить продовольствие во все стада и одновременно выбросить подкормку, надо послать трактор вместе с санями. Земля в тундре уже подмерзает. На обратном пути заберете оленеводов, пожелавших принять участие в осеннем празднестве. С вами пойдет тракторист Иван Шипкин, — говорил Кэлы, обращаясь к Емрону.
— Ты это куда собираешься? — спросил Таю своего стрелка.
— Посмотреть живого оленя! — весело ответил Емрон. — Никогда не видел.
— А верно, — задумчиво сказал Таю. — И я ведь не видел ни разу живого оленя. Сколько лет прожил! Видел железную дорогу, вертолеты и самолеты, большие пароходы, подводные лодки, всех морских зверей, начиная от тюленя и кончая китом, а нашего чукотского оленя не видел. Кэлы, я тоже хочу поехать в стадо!
— С удовольствием пошлю, — просиял председатель. — Пусть наши новые колхозники посмотрят, какое богатство бродит по тундре!
После Таю пожелали поехать в тундру чуть ли не все эскимосы. Кэлы засмеялся и сказал:
— Весной, когда подойдут стада к морю, устроим специальную экскурсию для всех желающих
За несколько дней до выезда в стадо Таю проснулся спозаранку и вышел из дому. Снег ровным слоем покрыл землю. Был ещё ранний час, и людских следов почти не было. Море молчало. Таю удивился непривычной тишине и спустился на берег. Лед сплошным полем покрыл поверхность моря. Ледяной панцирь колыхался, как грудь великана: ещё не раз сломает его подледная волна, искорежит полыньями, торосами, ропаками. На прибрежных скалах появилась ледяная корка, и мелкая рыбка вэкын примерзла к камням. Таю поднял рыбку, очистил ото льда и, разломив, положил её в рот. Зимним холодом наполнился рот, заныли зубы.
Кончилась летняя морская охота. Пройдет несколько дней, и по окрепшему морскому льду в поисках тюленей выйдут охотники, снаряженные по-зимнему. В удачливые дни лед избороздят тропки, проложенные меж торосов следами вороньих лапок, снег покроется пятнами свежей тюленьей крови.
Но одной тропинки не будет. От Нунивака до движущегося льда будет лежать нетронутая снежная целина, без единого человеческого следа… Зато тропа, идущая к «Ленинскому пути», станет намного шире…
Таю и Емрон никогда не были на таком большом расстоянии от морского берега. Трактор шел по всхолмленной тундре, покрытой первым снегом. Несколько раз Таю ловил себя на мысли, что тундра, покрытая снегом, напоминает ему зимнее море: только нет здесь остроконечных торосов и светло-голубых махин айсбергов.
За трактором тянулась широкая колея, как след вельбота на гладкой воде. Но в снегу, вспаханном гусеницами, можно ещё было видеть убитые морозом ягоды морошки, пожухлую траву, сорванные с ножек шляпки грибов…
Впервые в жизни Емрон и Таю сидели спиной к морю, и чем дальше они уходили в тундру, тем больше сердца их наполнялись новым чувством, чувством сыновней любви к этой огромной земле, которая простиралась вокруг них. Не успевали они перевалить один холм, как впереди вставал другой. Синяя стена дальних гор с каждым днем приближалась, и через четыре дня трактор вместе с санями очутился у подножия хребта. За перевалом должно было быть колхозное стадо.
Перед подъемом на перевал тракторист осмотрел машину. Он обнаружил какую-то неполадку и сказал, что придется заночевать здесь.
Уже наученные трехдневным опытом Таю и Емрон быстро поставили палатку и разожгли в ней примус, поставив на него чайник. Тракторист Иван Шипкин возился на морозе с машиной. Иногда он забегал в палатку и хватал голыми ладонями горячий чайник. Емрон предлагал ему свою помощь, но тракторист отказался, сославшись на то, что поломка незначительная. К ночи он починил машину. В этом убедились лежащие в палатке эскимосы, услышав громкое тарахтение двигателя.
— Всё! — удовлетворенно сказал Иван Шипкин, вползая в палатку. — Починил. Поспим — и в дорогу!
Тракторист пил чай, макая в кипяток затвердевший как камень хлеб и мечтая вслух о теплом сеновале, на котором так приятно спать в душную летнюю ночь.
Таю слушал его и дивился человеческой непоследовательности. Казалось, понятно, что любит Иван Шипкин, о чём мечтает, но почему-то он по своей воле живет на Севере, мерзнет, проклинает мороз, но не едет отсюда в свои теплые края, где есть замечательный сеновал.
— Холодно тебе здесь, — сказал Таю, подбираясь к тому, чтобы посоветовать Ивану Шипкину переменить климат.
— Холодно! — согласился тракторист.
— Наверное, у вас там, где есть теплый сеновал, тоже тракторами землю обрабатывают? — осторожно осведомился Таю.
— Факт! — ответил Иван. — Тракторами. Я же до армии в МТС работал. Потом в танковой части служил. Привык к машине, вроде бы родственником стал ей.
— Трудно тебе здесь, — продолжал Таю. — Поехал бы к себе домой. Там всё-таки не так холодно.