Нуониэль. Часть первая
Шрифт:
– Да уж! Жрецы хоть и лезут в государственные дела, но всё же это Учение беспокоит их больше мирских дел. Хотя, в моём случае я доверяю жрецам меньше, чем гильдии магов. Ведь маги – это вопрос не колдовства, а вопрос веры. Вот что делать, если ты веришь в волшебство? Молчать в тряпочку, либо рассказать кому и быть повешенным прилюдно на праздники? Ну а если не хочешь болтаться в петле – вступай в гильдию магов и верь себе спокойно во что хочешь. Не знаю, как у вас в Атарии, но у нас в Вирфалии не видели ещё мага, который умел колдовать.
– Если бы в гильдии магов хоть один человек умел вызывать грозу, плеваться огнём или затуманивать разум, они бы уже захватили всё
– Ваша правда, господин рыцарь. И хоть после дюжины лет раздумий в горах я по-другому отношусь к волшебству, всё же маги – это просто фанатики, которые также не способны на дворцовые интриги, как не способны на это и жрецы.
– Прошу простить за резкость, но – кто бы не плёл эти интриги – не сочтёт ли король Девандин ваш отъезд из Дербен предательством и изменой королевству?
– Мой благородный друг! – улыбнулся Гвадемальд, – пока в своём сердце я верен королю, все мои деяния будут направлены во служение своей отчизне. И пусть сам король Девандин назовёт меня предателем – я всё равно продолжу служить своему народу и своей земле.
Ломпатри опустил глаза на остывающих рябчиков и одним глотком опустошил очередной кубок с элем.
– Преданность, о которой вы говорите, служит мне уроком, – сказал он.
Гвадемальд будто пропустил слова Ломпатри мимо ушей. Он держал в руке серебряный кубок с элем и отрешённо наблюдал за оседающей пеной. Рыцарь думал о чём-то сложном, гнетущем, а может быть, и не думал вообще. Наконец, он опорожнил кубок и сильно ударил им по столу.
– А всё-таки хорошо, что я вас встретил, господин рыцарь, – сказал Гвадемальд улыбаясь. – Посмотрите, кто меня окружает? Челядь! Простой народ, заботящийся только о своём брюхе и кошельке. Они говорят, что по-другому нельзя. Говорят, что именно это и есть смысл жизни: поглощать, припрятывать, копить, ублажаться и размножаться. А вы вот сидите передо мной чистый, в приличных одеждах, с прекрасным золотым медальоном. Он выполнено изящно!
– Сарварские кузнецы всегда славились своими ювелирными талантами!
– Узнаю их норов, – с улыбкой согласился Гвадемальд, присматриваясь к медальону собеседника. – Изящная и тонкая работа. Дай такую вещицу простолюдину, он отнесёт её плавильщику, чтобы тот отчеканил ему пару золотых.
– А плавильщик непременно его надует!
– Мужик – что с него взять! Ни красоты, ни доблести. Признаюсь, я рад, что имею честь вести беседу с благородным человеком. В моей душе так много накопилось за эти годы. Думы теснились в голове, мешаясь с чувствами. И не было выхода моим терзаниям и сомнениям. Разве мог я поделиться сокровенным с солдатами? Поняли бы они меня? Да, я часто надеваю драный кафтан, чтобы мои люди не смущались блеска моих доспехов. Я стараюсь быть ближе к ним, но у меня не получается. Мы другие, Ломпатри. Мы как Скол, упали в этот мир с неба и не понимаем, что все эти люди делают! Порой мне кажется – не будь я рыцарем – пропал бы.
– Благодарю вас за тёплый приём, свежий эль и тёплую снедь, рыцарь Гвадемальд, – вздохнув, сказал Ломпатри и поставил свой опустошённый кубок на стол.
– Зачем же вы прощаетесь, милейший? – удивился хозяин.
– Я не прощаюсь. Просто хотел заранее отблагодарить за гостеприимство. Возможно, после моего рассказа, вы откажетесь вести всякую беседу с таким ничтожным человеком как я.
– Не пугайте меня, господин рыцарь, – ужаснулся Гвадемальд. При этих словах он в первый раз за всю беседу проявил неподдельный интерес к собеседнику и, кажется, забыл о своих собственных тревогах.
– Сердечно прошу простить меня, добродушный Гвадемальд, но я не рыцарь.
Гвадемальд распрямился, вытянулся, нахмурил брови и впёр свой взгляд в гостя.
– Вы Ломпатри Сельвадо, владыка провинции Айну, вассал короля Хорада, законного владыки королевства Атария. Я рыцарь в шестом поколении и хорошо знаком с рыцарскими домами наших земель, атарийских и варалусских. Если вы дадите мне минуту, я даже вспомню имя вашего отца.
– До каких-то пор всё, что вы сказали, было правдой, – вздохнув, ответил Ломпатри. – Однако, король Хорад лишил меня титула и всех наделов.
– Ваш король часто поступает опрометчиво. Лишиться такого рыцаря! Как всё произошло?
– Я расскажу, – хлопнув по столу, сказал Ломпатри, и принялся спешно поедать рябчика: тяжёлые воспоминания тревожили рыцаря, и сидеть спокойно он уже не мог. – Надел моего рода – провинция Айну. Она обширна, но не займёт и одной десятой Дербен. Вот только зелёные склоны айнуских холмов родят чудесный виноград и снабжают ласковым вином всё Троецарствие. Вот и представьте, сколько завистников может появиться у наместника столь лакомого надела. Всего-то около дюжины десятин, а прибыли – горы. Да и славы на весь честной мир. Моё отношение к челяди известно всем: я недолюбливаю простолюдинов. Они грубы и недалёки, не имеют понятия о чести и справедливости. Заботятся только о своих закромах и не видят нужды в служении отчизне. В гневе я могу отхлестать крестьянина, заточить его в подземелье за непослушание или кражу. Но я никогда не устраивал публичных казней и не держал народ в страхе. Я строг, суров, но справедлив.
– К чему вы это говорите, господин Ломпатри? – спросил Гвадемальд.
– Видите ли, господин рыцарь, как я уже заметил, у меня имелось много завистников. Одного из них зовут Мастелид.
– Мастелид из Биркады! – перебил его Гвадемальд, желая ещё раз показать, что разбирается в благородных домах соседнего королевства.
– Верно, – подтвердил Ломпатри. – Мастелид давно планировал заполучить мои виноградники и всё время думал о том, как же избавиться от меня. Мы три раза сходились на турнирах, и каждый раз я выходил победителем. На собраниях он спорил со мною по любому поводу. Даже если я предлагал достаточно верные решения, он всё равно затевал спор и пытался склонить других благородных господ на свою сторону. Подобное малодушие лишь усугубляло всеобщую неприязнь к его мерзкой особе. Тогда он и решился на отчаянный шаг. Он публично обвинил меня в расправе над крестьянами. Он сделал это прямо на приёме у короля. Мастелид заявил, что я устраиваю самосуд по любому поводу. Он даже предъявил всем письменные доказательства – свидетельства крестьян, и даже некий дневник, где моим почерком вёлся учёт загубленным душам. А души эти, хоть и мои, но всё же принадлежат королю. Хорад всегда с особым трепетом относится к жизням крестьян. Для короля правило «вассал моего вассала не мой вассал» не распространяется на тех, кто работает на земле. Для него челядь не просто ломовая кобыла королевства, но само по себе королевство. Как бы странно это ни звучало, но силу державы он видит не в рыцарстве, а в крестьянах.
– Даже до Дербен докатилось это модное поветрие, – поёжился Гвадемальд. – Новый взгляд на благородство, выраженное в снисхождении к черни! Тьфу! Я так вам скажу, господин рыцарь – такие идеи проповедуют те, кто к благородству не имеет никакого отношения. За исключением, конечно же, вашего короля Хорада и моего короля Девандина. Их благородство не подлежит никаким сомнениям. Возможно, эти новые идеи для них всего лишь один из способов познать свой внутренний мир; эдакая игра? Самовыражение?