Нур-ад-Дин и Мариам
Шрифт:
Тут коза фыркнула
– Прости меня, белейшее животное, вслед за это красивой козой…
Тут коза довольно кивнула.
– …на твой порог ступил и я. Ибо я тоже избрал себе хозяйку, избрал ту, которой сам готов служить со всем пылом, какого ты достойна.
– Служить? Мне?
Вот этих слов Мариам не ожидала. О, она бы не растерялась перед упреками, она нашла бы, что ответить на обидные слова. Но услышать такое…
– Да, моя прекрасная, служить тебе, называть тебя своей любимой, своей единственной. Называть тебя
Мариам молчала. Слезы катились по ее щекам, а вот слов не находилось. О, она мечтала об этом объяснении, мечтала о том, что ее когда-то еще назовут любимой. Мечтала о нем, Нур-ад-Дине.
– Скажи мне, звезда моих грез, ты согласна стать моей? Ты согласна разделить со мной остаток жизни?
Мариам могла лишь кивнуть. Уже много лет она не чувствовала себя такой растерянной. Руки в муке, волосы растрепались, подол подоткнут… Во дворе довольная коза. И среди всего этого он, мужчина ее мечтаний, делает ей предложение!
Нур-ад-Дин молчал. Он ждал ответа. Ждал терпеливо, ибо решил, что не уйдет отсюда без ее согласия.
– Но я же некрасива, – пробормотала Мариам, – стара, утомлена…
– Ты прекраснейшая из женщин мира. Ты красива, молода, сильна! И нет на свете никого, кто смог бы убедить меня в обратном! Так что ты скажешь, Мариам?
– О, мой любимый, – со слезами в голове ответила та, – я согласна! Я мечтала об этом, грезила о тебе! Я так хочу стать твоей женой! И, о Аллах всесильный, я даже согласна доить твою козу!
Теперь довольным был и Нур-ад-Дин. Что же до козы, то она была просто счастлива!
Макама двадцать шестая
Он задохнулся, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Но страсть неумолимо сжимала свои оковы, кровь превратилась в жидкое пламя.
Нур-ад-Дин с силой притянул любимую к себе и стиснул в объятиях. Он хотел стереть блестящие соленые ручейки ее слез. Хотел укрыть ее от всех бед. Защитить. Согреть своим телом и губами.
Неразборчиво пробормотав тихие и, должно быть, ласковые слова, он властно смял ее рот испепеляющим поцелуем. Искра проскочила между ними, искра, похожая на ту, что способна в мгновение ока воспламенить целый бочонок с порохом.
Облегчение, ярость, желание – все вложил Нур-ад-Дин в этот поцелуй. Сколько бессонных часов он провел в тоске по ее близости, сколько раз безжалостно ломал себя! И вот теперь жестоко подавляемые страх, страсть и вожделение вырвались наружу.
Он почувствовал, как Мариам пытается высвободиться, едва их губы соприкоснулись, и это робкое движение вызвало в нем свирепую потребность покорять и властвовать. В ответ он лишь крепче стиснул руки и забыл обо всем, пока не услышал тихий умоляющий стон, пробившийся сквозь слепой туман похоти и гнева, – стон, вонзившийся в его сердце.
Нур-ад-Дин поднял голову и глубоко вздохнул, пытаясь победить предательский жар, сжигавший тело. Лучше ему
– Не плачь, – сдавленно пробормотал он. – Не плачь, моя прекрасная, моя Мариам.
Что-то болезненно сжалось в его груди, то, чему не было названия, но что заставило его бережно коснуться ее мокрой щеки. Мариам поспешно отвернула голову.
Жалость и угрызения совести переполняли его сердце. Вздумай она упрекать Нур-ад-Дина, он и то не был бы так угнетен. Нежность, снова эта невольная нежность, которую Нур-ад-Дин так безуспешно пытался заглушить в себе, захлестнула его.
Он снова притянул ее к себе, на этот раз осторожно, стремясь исцелить своей мощью. Мариам бессильно прислонилась к нему и тихо всхлипнула, уткнувшись лицом ему в плечо.
Последние преграды рушились в его душе. Железные доспехи превращались в поддельные бумажные латы. Она была такой мягкой и трепещущей, ее слезы насквозь промочили его рубаху и, кажется, проникли в душу.
Он не хотел отпускать ее. И с внезапным раздражением осознал, что ничего не жаждет сильнее, чем держать ее в объятиях, прикасаться, защищать, оберегать и упиваться ее близостью.
– Прости меня, – прошептал он, и, услышав покаянные нотки в хриплом голосе Нур-ад-Дина, Мариам сдержала рыдание.
Руки, гладившие ее по спине, проводившие по изгибу бедер, вселяли странное спокойствие. Она не понимала причины внезапных перемен в Нур-ад-Дине, но в этот момент отчаянно нуждалась в утешении.
Чуть отодвинувшись, она взглянула в лицо любимого, своего нареченного мужа, и слезы мгновенно высохли при виде нежности и участия, запечатленных в его чертах.
Забыв обо всем, Нур-ад-Дин взял в ладони ее влажное лицо, чуть коснулся губами губ и, нагнувшись, подхватил ее на руки и молча понес наверх.
В комнате Мариам было тепло, как в уютной маленькой пещере. Нур-ад-Дин отпустил любимую и оглянулся, словно видел здесь все впервые. Солнечные лучи, заглядывая в окно, заливали комнату.
Наблюдая за дрожащей, словно в ознобе, Мариам, Нур-ад-Дин неожиданно заколебался. Его плоть, набухшая и пульсирующая, требовала удовлетворения, желание, настойчивое и острое, пронизывало тело, но при виде этой беззащитной и в то же время гордой девушки он невольно замер. Она обхватила себя руками, пытаясь отгородиться от него. От своего будущего мужа. И при этом настороженно следила за ним.
Нур-ад-Дин понял, что сама она не сделает к нему ни шагу. Он сам более чем тщательно об этом позаботился. Сам оттолкнул ее, сам довел до слез. Ее неизменная мягкость и готовность помочь, понять, ответить заботой стали – о Аллах, куда девать этот жгучий стыд! – раздражать его. Теперь же он горел желанием помочь и… и другим желанием, куда более низменным. Все же выбор за Мариам.
– Хочешь, чтобы я ушел? – едва слышно вымолвил он.
В комнате повисла напряженная тишина.