Нурсолтан
Шрифт:
Михипир пришлось дожидаться довольно долго, пока, наконец, её долготерпение было вознаграждено, и распахнувшиеся двери впустили в покои крымского солтана. Ей оказалось недостаточно короткого мгновения, пока она видела его. Менгли-Гирей быстрым взглядом окинул предложенные ему покои и вернулся в коридор, откуда донёсся его властный голос:
– Внесите мои вещи в покои, а я навещу отца.
Ещё битый час она вынуждена была наблюдать, как слуги молодого господина раскладывают его вещи, а после услышать голос любимца адмирала – янычара Арслана, приглашавшего гостей насладиться ужином в обществе хозяина дома. Михипир незаметною тенью выбралась из своего укрытия и отправилась на женскую половину. Неудовлетворённое любопытство не давало девушке покоя. Отказавшись от ужина, она приказала служанкам приготовить её ко сну, но, опустившись на мягкие подушечки, поняла, что не сможет сомкнуть глаз. Промучившись без сна до полуночи, Михипир решилась на дерзкий поступок, который даже любящий отец,
– Что привело тебя ко мне в столь ранний час, радость моя?
– Отец, – Михипир вдруг почувствовала, как внезапно пересохло горло, мешая ей прямо высказать, что так мучило её всю ночь. И всё же она сумела взять себя в руки. – Зачем вы просили меня присмотреться к нашему гостю?
Адмирал с интересом взглянул в лицо своей любимицы, услышав в голосе Михипир волнение, которое она не в силах была скрыть.
– Моя девочка, крымский хан Хаджи-Гирей мой давний друг, нас связывает очень крепкая дружба, но мне бы хотелось, чтобы нас связали и узы родства. Вчера в беседе со своим гостем я расспросил его о сыновьях, хан не очень тепло отзывался о старших солтанах. Но его речи о Менгли были полны любви и гордости. Тогда я сказал хану: «У вас, мой друг, есть любимый сын, у меня – единственная дочь. Не соединить ли нам сердца наших детей?»
– Что же ответил тебе хан?
Михипир вцепилась взглядом в лицо отца, побледнев и ожидая последующих слов, как своего смертного приговора.
– Хан сказал, что подумает над моими словами. «К тому же, – добавил он, – у моего сына уже есть две жены, которых выбрал я. Теперь хочу дать ему право выбирать самому». Таковы были слова хана Хаджи, но он пообещал, что свой ответ солтан даст до того, как покинет наш гостеприимный дом.
Адмирал успокаивающе коснулся похолодевшего лица Михипир:
– Хан подробно расспросил меня о тебе. Мне показалось, что его удовлетворило описание твоих прекрасных волос и синих глаз, моё дитя. Я знаю, мне не придётся краснеть за свои слова, ты у меня настоящая красавица.
И, поцеловав дочь в лоб, Демир-Кяхья ласково распрощался с ней. Лишь когда Михипир уже взялась за резную ручку двери, адмирал тихо спросил:
– Что же ты не противишься моему решению, доченька? Почему не возмущаешься тому, что я хочу решить твою судьбу… – Отец не успел докончить своей фразы, как был чуть не сбит с ног кинувшейся к нему на грудь Михипир.
– Вы не могли бы решить мою судьбу лучше, чем решили сейчас. О отец, я буду счастливей всех на свете, если этот брак состоится!
На следующий день крымский хан с торжественностью просил у своего друга в жёны солтану Менгли его единственную дочь Михипир. Дочь турецкого адмирала и не могла подумать, что сказать «да» этому браку молодого солтана заставили слова отца о прекрасных синих глазах невесты. Менгли-Гирей в очередной раз пожелал испытать судьбу, в надежде отыскать в девичьих глазах женщину, которую любил больше жизни.
Глава 8
Как сон, пролетел месяц подготовки к свадьбе. У Михипир почти стёрлись из памяти и путешествие в Кырк-Ёр, и подробности брачного ритуала. Она помнила гулкий стук сумасшедшего сердца и безумное, неимоверное возбуждение, овладевшее ею, когда она, наконец, оказалась в покоях молодого солтана. Нет, она не опустила покорно головы, когда Менгли-Гирей вошёл в дверь. Она вся трепетала от вида его широкоплечей фигуры с тонкой талией, подчёркнутой широким золотым поясом. Менгли шагнул к ней, в нетерпении срывая полупрозрачные покровы, спеша увидеть лицо женщины. Последнее из покрывал порхающей птицей опустилось к парчовым туфелькам невесты, и горячие пальцы солтана коснулись подбородка Михипир, приподнимая её лицо. На мгновение они оказались так близко друг от друга, что у девушки перехватило дыхание. Она, не отрываясь, глядела в глаза мужчины, покорившего её, но в этих глазах к её изумлению разливалось безмерное разочарование. Девушка, стоявшая перед Менгли, была красива утончённой, бесспорной красотой, но в её чертах он не нашёл того, чего желал найти. И даже синие глаза, те самые глаза, описание которых заставило его решиться на женитьбу, ничем не напомнили ему боготворимую женщину. Разочарованный, он оттолкнул от себя новобрачную, и не успела Михипир опомниться, как супруг покинул её.
Михипир зябко повела плечами. Воспоминания годовой давности всколыхнули в ней те чувства, что она испытала тогда: жгучую обиду, горькое одиночество и непреходящую боль одинокого сердца. Сидя на холодном полу у запертых дверей покоев солтана в замке Троки, она испытала их вновь.
Она помнила, что проплакала всю ночь, вскакивала с брачного ложа при малейшем шуме, всё ещё надеялась, что Менгли вернётся. А под утро Михипир, забывшуюся в полном кошмаров сне, разбудило прикосновение евнуха. Страж гарема пришёл за ней, чтобы увести молодую госпожу в покои, отведённые для третьей жены солтана. Но Михипир воспротивилась приглашению толстого евнуха. Она сжала маленькие кулачки и срывающимся от слёз голосом потребовала:
– Я хочу видеть своего господина и не уйду отсюда, пока не поговорю с ним!
Евнух выпучил глаза и испуганно замахал руками:
– Ваше поведение недостойно, госпожа! Солтан сам решает, хочет ли он видеть вас или нет.
– Низкий раб! – взвизгнув от ярости, Михипир хлестнула евнуха по жирной, заколыхавшейся как фруктовое желе щеке. – Как ты смеешь мне перечить? Я приказываю передать мою просьбу господину и, если не сделаешь этого, велю тебя выпороть!
Евнух колобком выкатился из солтанских покоев. Несколько минут он стоял в раздумье, потирая горевшую огнём щёку. Он не знал, как ему поступить: подвергнуться возможному гневу солтана Менгли или вернуться с невыполненным поручением к этой разъярённой турецкой кошке, притаившейся за дверями. Раздумья прервал внезапно появившийся в коридоре солтан.
– Мой господин. – Евнух в испуге согнулся перед Менгли-Гиреем, сбиваясь и путаясь, передал просьбу молодой супруги. К удивлению евнуха солтан не рассердился, устало вздохнул, словно взваливая на плечи непосильный груз, и шагнул в свои покои. Михипир, не ожидавшая супруга так быстро, замерла у столика, где она с помощью полотенца и розовой воды пыталась привести себя в порядок.
– Ты хотела меня видеть, Михипир? – тихие слова мужа застали девушку, замершую от страха, врасплох. Она ожидала гнева, бранных слов и уже готова была дать отпор. Но мужчина, стоявший перед ней, не оскорблял её, он был просто чужим и отстранённым, равнодушным к её любви и страданиям. Она не знала, как потребовать отчёта о его странном поведении, как заставить почувствовать вину. Михипир поспешно оправила одежду, вскинула голову, принимая неприступный вид. Она украдкой бросила взгляд на себя в зеркало и тут же сникла, увидев распухшее и покрасневшее от слёз лицо, растрёпанные волосы, помятые и оттого казавшиеся жалкими тряпками одежды. Какие чувства мог испытать к ней супруг в эти мгновения, если даже её блистательный вид накануне вечером не разжёг в нём огня желания! Внезапно осознав, какой жалкой она кажется Менгли сейчас, Михипир бессильно застонала и, закрывая опухшее от слёз лицо мокрым полотенцем, опустилась на пол. Она рыдала у ног мужчины, который отверг её, даже не познав, и… не ведала, что один только вид её сломленной фигурки заставил дрогнуть окаменевшее сердце солтана. Не так ли исходит в тоске и слезах Нурсолтан в далёком казанском дворце? Нежная девочка и суровый муж… Он шагнул к ней и коснулся рукой золотистой головки:
– Не плачь. Иди ко мне.
Она не поверила еле слышно произнесённым словам, но ноги сами без принуждения подняли тело навстречу мужчине, позвавшему её. Как во сне Михипир ощутила на своих губах ласковое прикосновение его пальцев. Она в изумлении распахнула глаза, когда эти сильные пальцы настойчиво и в то же время с нежностью притянули её лицо к своим губам. Закрыв глаза, он целовал её солёные от слёз губы, время от времени шепча: «Не плачь… не плачь… любимая». Она могла вспомнить ещё много ночей, наполненных такой же упоительной страстью. Ночей, заставивших её превратиться в рабу, молящую о любви. Как призывала она сейчас эти полные слепой страсти мгновения, когда закрывая глаза, он видел в ней другую женщину. О, если бы она догадывалась тогда, что служила лишь бледной тенью той, о ком Менгли не переставал мечтать ни дня…