Нужные вещи
Шрифт:
«Последний раз предупреждаю, Полли», — сказал голос мистера Гонта.
«Да, — вмешался голос тети Эвви, — он не шутит, Триша. Ему всегда нравились женщины, готовые на все, лишь бы не пожертвовать собственной гордостью, но знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, класть его не бесконечна и распространяется лишь на тех, кто готов ей подчиниться. Подумай, не пришло ли время раз и навсегда тебе решить — каково твое истинное имя?».
Полли взяла с тумбочки конверт, стараясь не обращать внимания на тут же начавшееся покалывание в пальцах, и прочла адрес, напечатанный аккуратно, заглавными буквами. Это письмо — намеренное письмо — было адресовано мисс Патриции Чалмерс.
— Нет, — прошептала Полли. — Нет, тут какая-то ошибка. — Пальцы ее, невзирая на усиливающуюся боль, все решительнее стискивали конверт, глаза лихорадочно горели. — Я ведь в Сан-Франциско всегда была только Полли, для всех только Полли, даже для Отдела N666.
Это было частью ее попытки порвать с прошлым, казавшимся таким отвратительным, что даже по ночам она не позволяла себе задуматься об истинной его природе — не сама ли она главная виновница своей судьбы? В Сан-Франциско не было ни Триши, ни Патриции, там была только Полли. Так она подписывала все три свои заявления на пособие — Полли Чалмерс
— только так.
Если Алан и в самом деле отправлял запрос в Отдел социального обеспечения детей, он мог, конечно, назвать ее Патрицией, но тогда ему бы ответили, что такая в архивах не значится. Так или нет? Конечно, так. У них ведь даже адреса этого не было: в графе ПОСЛЕДНЕЕ МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ во всех заявлениях и анкетах она в те времена указывала адрес родителей, а их дом находился совсем на другом конце Касл Рок.
А вдруг Алан дал им два варианта имени — Полли и Патриция?
Ну, предположим, и что тогда? Полли прекрасно знала схему работы бюрократической машины того учреждения, чьи пороги обивала. Какое бы имя им не дали в запросе, ответ пришел бы с указанием того имени и на тот адрес, который значится в документации. Бюрократы все одинаковы. У Полли была знакомая в Оксфорде, которая получала корреспонденцию из университета штата Мэн, всегда подписанную ее девичьим именем, хотя она после окончания успела выйти замуж и ко времени получения последнего письма прожила с мужем двадцать лет.
Это письмо адресовано мисс Патриции Чалмерс, а не Полли Чалмерс. А кто в Касл Рок называет ее так?
Тот самый человек, который знал полное имя Нетти Кобб — Нетита. Ее добрый друг Лилэнд Гонт.
«Все эти размышления по поводу карусели с именами чрезвычайно занимательны, — неожиданно вмешалась ворчливым тоном тетя Эвви, — но главное не это, Триша. Главное — мужчина, твой мужчина. Он ведь твой, не так ли? Даже теперь. Разве ты недостаточно хорошо его знаешь, чтобы не поверить, что он никогда не станет действовать у тебя за спиной, как об этом сообщается в письме. И не важно, какое имя на нем проставлено и насколько убедительно составлен текст… главное, что он не мог так поступить. Ведь ты не можешь этого не знать, Триша, потому что ты знаешь его самого».
— Да, — прошептала Полли, — я его знаю. Как же она могла в это поверить? А может быть, она заставила себя поверить в этот абсурд, потому что боялась, что Алан, узнав правду об азке, заставит ее сделать выбор между амулетом и им самим?
— Нет, это слишком просто, — шептала Полли. — Ты поверила, в самом деле поверила. Всего на полдня, но поверила. О Господи, Господи, что я наделала?
Она отшвырнула письмо на пол с гримасой отвращения, какая может появиться на лице женщины, внезапно обнаружившей, что держит в руках дохлую крысу.
«Я ведь не сказала ему, на что рассердилась, даже не дала возможности объяснить, оправдаться… Я просто… поверила. Но почему? Во имя всего святого, ПОЧЕМУ?»
Она, безусловно, знала ответ на этот вопрос. Потому что она боялась, что выплывет наружу ложь относительно ее жизни в Сан-Франциско, относительно истинной причины гибели Келтона и того, что главной виновницей его смерти была она сама. И вся эта страшная правда станет достоянием человека, чьим мнением она дорожит больше всего на свете.
И это еще не все. И даже не большая часть всего. Гордыня — вот главное. Болезненная, гневная, отчаянная, вымученная и бессмысленная гордыня. Гордость как монетка, без которой опустеет ее кошелек. Она поверила, потому что устыдилась, а стыд родился из гордости.
«Мне всегда нравились гордячки».
Жестокий приступ боли охватил руки Полли. Она застонала и прижала их к груди.
«Еще не поздно, — мягко произнес голос мистера Гонта. — Даже теперь еще не совсем поздно».
— К чертям собачьим гордость! — Неожиданно крикнула Полли в темноте своей спальни и резким движением сорвала азку с шеи. Она держала в стиснутом кулаке серебряную цепочку с маленьким шариком на конце, и что-то в этом шарике жалобно хныкало — ломалось с хрустом, как яичная скорлупа. — К ЧЕРТУ ГОРДОСТЬ!
Боль заползала в руки как злобное голодное животное, но Полли понимала, что не такая она уж невыносимая, не такая страшная, ничего общего с той, которую она так боялась. Она знала это теперь так же твердо, как то, что Алан не имел ничего общего с письмом, присланным из Отдела социального обеспечения детей из Сан-Франциско.
— К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ ГОРДОСТЬ! К ЧЕРТЯМ! К ЧЕРТЯМ! — кричала Полли и швырнула азку через всю комнату.
Шарик ударился о стену, отскочил, упал на пол и раскололся. Вспышка молнии осветила комнату, и Полли увидела, как из трещины показались две волосатые лапы. Трещина расширилась, и на свет Божий выполз маленький паучок. Он быстро засеменил в ванную. Очередная вспышка молнии очертила троекратно увеличенную тень паука, словно причудливую татуировку.
Полли вскочила с постели и помчалась вслед за ним. Надо его убить и как можно скорее, потому что он рос с каждой секундой, прямо на глазах. Он был вскормлен ядом, который высасывал из ее собственного тела, и теперь, освободившись из скорлупы, неизвестно до каких размеров вырастет.
Она щелкнула выключателем в ванной, и над раковиной замигала лампа дневного света. Паук направлялся в сторону ванны. Когда он был еще у двери, размером не превосходил жучка, теперь же стал не меньше мыши.
Когда Полли вошла в ванную комнату, он повернулся и бросился к ней, издавая лапками то самое шуршание, которое она слышала внутри азки. «Я грела его на своей груди, — успела подумать Полли, — все это время я грела и кормила его собственным телом…».
Паук был темно-коричневого цвета. Волоски топорщились на лапках. Глаза смотрели на нее в упор и краснели фальшивыми рубинами… из пасти высовывались два клыка, загнутые, как зубы вампира. С них капала прозрачная жидкость. Падая на кафельный пол, капля оставляла дымящуюся ямку.