Нужные вещи
Шрифт:
— Ну ты гигант, папаша! — восхитился Туз.
Умник скромно улыбнулся.
— Ты тоже, Туз, ты тоже.
Алан остановил машину в одном из секторов автостоянки перед Нужными Вещами, выключил мотор и некоторое время сидел, глядя на магазин мистера Гонта. В витрине на этот раз висело объявление:
ВЫ ГОВОРИТЕ — ЗДРАВСТВУЙТЕ Я ГОВОРЮ — ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ МНЕ НЕИЗВЕСТНО, ПОЧЕМУ ВЫ ГОВОРИТЕ ЗДРАВСТВУЙТЕ Я ГОВОРЮ — ПРОЩАЙТЕ Молния вспыхивала и гасла, словно гигантская неоновая реклама, и в свете ее витрина магазина выглядела пустым незрячим глазом.
И все же в глубине души Алан чувствовал, что, несмотря на объявление и замок на двери, в магазине кто-то есть. Мистер Гонт, безусловно, мог покинуть город в панике и растерянности — еще бы, столько полицейских, носящихся, словно куры, которым поотрубали головы, не делая ничего, но при этом создавая суету и иллюзию активной деятельности там, где вопросы, скорее всего, могли быть решены гораздо проще. Но образ мистера Гонта за долгое и тяжкое путешествие из клиники в Брайтоне приобрел в уме Алана очертания некоего Бэтмена-мстителя или Джокера. Этот человек представлялся Алану тем, кто способен в качестве шутки пристроить у приятеля в туалете вентиль, который будет не сливать содержимое из унитаза, а, наоборот, выплевывать наружу — такое своеобразное чувство юмора, представьте себе. Станет ли этакий тип — из тех, что ради шутки подложат тебе кнопку на стул или сунут зажженную спичку между пальцев ног, пока ты спишь, — улепетывать, когда ты на этот стул сядешь или проснешься, засучив ногами? Конечно, не станет. Иначе какой смысл во всем этом веселье?
«Я уверен, что ты где-то поблизости, — думал Алан. — Ты хочешь досмотреть представление до конца, повеселиться от души. Разве не так, сукин ты сын?».
Он сидел в машине и пытался представить себе человека, способного сплести такую густую и ажурную сеть и затянуть в нее столько жертв. Он был слишком глубоко погружен в свои размышления, чтобы заметить машину, припаркованную по соседству, — старую, скорее старинную, но сконструированную удивительно — длинную, гладкую, обтекаемую — похожую на некое аэродинамическое устройство. Это был, можете не сомневаться, «такер— талисман».
«Как тебе это удалось? — спрашивал мысленно Алан. — Еще на многие вопросы тебе предстоит ответить, но на этот— немедленно. Каким образом ты все это устроил? Как тебе удалось за кратчайший срок узнать о нас так много?». «Брайан сказал, что мистер Гонт вообще не человек». При свете дня Алан отбросил бы эту мысль, как отбросил предположение, что амулет Полли — явление сверхъестественное. Но теперь, в темноте, зажатый в кулак разбушевавшейся стихией, глядя на витрину магазина, белесую как бельмо, он начинал задумываться о том, что эта идея не лишена мрачного смысла. Он вспомнил, как приходил к магазину, чтобы познакомиться с мистером Гонтом, вспомнил, какое странное ощущение появилось у него, когда он прижимался лицом к стеклу витрины и загородился с обеих сторон ладонями, чтобы не отсвечивало. Ему показалось тогда, что за ним наблюдают, хотя в магазине не было ни души. И не просто наблюдают, а со злобой и ненавистью. Чувство было настолько сильное, что он на мгновение перепутал свое собственное отражение в стекле с лицом наблюдателя.
Как глубоко было тогда это чувство… как настоятельно. А потом Алан вспомнил то, что говаривала ему бабушка, когда он был еще маленьким: «Голос дьявола слаще меда».
«Брайам сказал…».
Каким образом мистер Гонт проник в самые глубокие тайники Касл Рок? И почему, ради всего святого, именно Касл Рок — такого крошечного и ничем не приметного городишки?
«…мистер Гонт вообще не человек».
Внезапно Алан резко наклонился к полу со стороны пассажирского сидения. Он уже думал, что эта штука исчезла, вывалилась каким-нибудь образом из машины во время долгого переезда, но пальцы его тут же натолкнулись на жестяную округлость банки. Оказывается, она просто закатилась под сидение. Он выудил ее оттуда, разогнулся, и знакомый внутренний голос, притихший было с того времени, как Алан оказался в палате у Шона Раска (а может быть, он и не смолкал, просто Алан был слишком занят другими проблемами), заверещал снова, счастливый, что его наконец услышали.
«Эй, Алан, привет! Я тут немного задержался, ты уж извини, но не надолго, как видишь. Что там у тебя? Банка с орешками? Нет, конечно, — всего лишь имитация, правда? Это последняя игрушка, купленная Тоддом в Обурне, в Магазине Новинок, правильно? Банка с этикеткой орешков-ассорти — совсем как настоящая, а внутри — змея. Пружина, завернутая в хлопчатобумажную ткань. Когда он показал ее тебе — глаза сияют, губы улыбаются, помнишь? — ты сказал: положи эту дурацкую штуку назад. Лицо его сразу огорченно вытянулось и уголки губ поползли вниз, но ты сделал вид, что не замечаешь, так? Ты сказал ему… Постой, что ты ему сказал?».
— Дураки быстро расстаются с деньгами, — с тоской в голосе напомнил самому себе Алан.
Он вертел банку в руках и вспоминал лицо Тодда. Вот что я ему сказал.
«Ну дааа, тоооочно! — Радостно завопил голос. — Как я мог забыть. Хорошо, что ты мне напомнил! Хорошо, что ты напомнил нам ОБОИМ. В тот день только Энни спасла положение и сохранила мир в семье — попросила тебя сменить гнев на милость и разрешить Тодду купить эту игрушку. Она сказала… ну надо же, опять забыл. Что она сказала?».
— Она сказала, что игрушка и в самом деле забавная, что Тодд во всем повторил меня самого и что ребенком он будет всего лишь раз в жизни.
Голос Алана охрип и дрожал. У него уже глаза были на мокром месте. Ну и что? Ну и что, в конце концов? Почему он не может позволить себе поплакать, если знакомая боль вернулась и окутала сердце старым рваным половиком?
«Больно, правда? — спросил голос его депрессии — виноватый, самоистязающий — спросил с сочувствием, которое, как казалось Алану, было насквозь фальшивым. — Так больно, как будто существуешь внутри старой песенки в стиле кантри, повествующей об утерянной любви и погибших детях. Когда так болит, ничего хорошего не жди. Спрячь банку обратно в „бардачок“, приятель. И забудь о ней. На следующей неделе, когда кончится все это безумие, продашь старую машину вместе с банкой. А почему бы и нет? Это ведь всего-навсего дешевый розыгрыш, который может прийтись по душе ребенку и таким, как Лилэнд Гонт. Забудь о ней. Забудь…».
Алан заставил голос замолчать. До сих пор он не знал, что способен это сделать, и теперь обрадовался, в будущем такая способность может пригодиться… если, конечно, у него есть будущее. Он вертел в руках банку —и старался смотреть на нее не как на символ погибшего сына, а как на предмет собственных иллюзионных опытов: волшебную палочку, цилиндр с двойным дном или печально известный складной букет, до сих пор скрывающийся под ремешком часов.
Волшебство, чудо — разве не ради этого все усилия? Но волшебство и чудеса тоже бывают разные. Злой волшебник не стремится вызвать у людей восхищение и счастливый смех, он ставит своей целью превратить их в стадо разъяренных быков — и все равно это волшебство. А какова основа всякого чуда? Обман. Змея пяти футов длиной, состряпанная из пружины и ткани и спрятанная в банке из-под орехов… или. Алан подумал о Полли, болезнь, которую подносят как исцеление.
Он открыл дверь машины и вышел под проливной дождь, так и не выпустив банки из левой руки. Теперь, справившись с первым, самым тяжелым, приливом чувств, он с некоторым удивлением вспоминал, как противился покупке этой игрушки. Всю свою жизнь он восхищался чудесами и будь сам ребенком, не удержался бы от искушения купить такую змею в банке. Так почему же он не хотел, чтобы игрушку покупал Тодд? И старался даже не замечать огорчения сына от своего отказа. Не ревновал ли он к юности Тодда и его энтузиазму? А может быть, разучился восхищаться простыми чудесами? Почему?