Няня на месяц, или я - студентка меда!

Рауэр Регина

Хмыкнула отчетливо, а Венера Вячеславовна, старшая медсестра, с нескрываемым удивлением сообщила, что Кирилл Александрович взял сегодня день за свой счет.

И странно, что я не в курсе.

Сие предложение читалось и в злорадстве, и в удивлении.

В моей тревоге, помноженной на злость и обиду, когда его абонент оказался не абонентом. И, забирая свою характеристику в традициях студентки, комсомолки, спортсменки и просто красавицы, я не могу отогнать гнетущей мысли, что прошлый вечер был слишком…

идеальным и спокойным.

Звонким затишьем перед скорой бурей.

Охапкой августовских цветов.

Просто так.

— Я ведь тебе ни разу не дарил, — огромный букет эустом в ломкой крафт-бумаге Кирилл протянул невозмутимо, сообщил, прислоняясь плечом к стене, — и первого свидания у нас не было.

— Сейчас зовешь? — я фыркнула, пряча замешательство и улыбку в нежно белоснежных и окаймлено розовых бутонах.

— А пойдешь?

— Куда?

Девятый час вечера, и у него было три операции.

Внеплановый консилиум по тяжелому больному, о котором мне сообщили с плохо спрятанной усталостью в голосе, до половины седьмого.

Какое свидание?

Настоящее и, правда, первое.

На смотровой площадке самого высокого небоскреба, с высоты которого раскинувшийся внизу город с миллиардами огней показался игрушечным, сказочным и куда более нереальным, чем россыпь миллиарда звезд на близкой черноте неба.

— Самолет летит…

На красную мигающую вдали точку я указала пальцем, повернула голову, а Кирилл поцеловал и желание с серьезной несерьезностью загадать предложил.

Альтернатива падающей звезде…

И я загадала… только вот где Лавров сейчас?

— Что, думаешь, билет счастливый вытянула? — Кенгуру появляется чертом из табакерки, на лестнице, преграждает дорогу и взглядом торжествующим испепеляет.

Вопрошает так, что следует уйти.

Развернуться и сбежать молча, есть другие выходы, не единственная лестница, но я останавливаюсь, вскидываю голову, сбрасывая третий Веткин звонок за пять минут, и интересуюсь иронично, приподнимая брови и кривя в усмешке губы:

— Почему думаю? Я уверена.

Некрасиво.

И по-хамски.

Но брать день без содержания и, выключив телефон, исчезать в неизвестном направлении тоже некрасиво.

— Дура… — Юлия Павловна против ожиданий и злости снисходительно усмехается, почти смеется и смотрит с высокомерием. — Избалованная соплячка. Папа, мама… и ты по проторенной дорожке, не зная в жизни проблем, плывешь. Что ты из себя представляешь, пустышка? Думаешь можно надолго удержать, имея лишь смазливую мордашку и фигуру?

Нельзя, но…

— Я попробую, Юлия Павловна, — я спускаюсь, равняюсь с ней и улыбаюсь искренне.

Приторно.

До собственной тошноты.

И ее побелевших пальцев, коими она вцепляется в темное дерево перил, сторонится, давая сделать два шага, и советует с холодной яростью, не оборачиваясь и заставляя снова остановиться:

— Только не забудь спросить, почему он тебе ничего не рассказал про сегодняшний суд, девочка на пару ночей.

— Какой суд?

Я ведусь, вырывается вопрос, а она поворачивается, глядит, наслаждаясь. И спускается теперь она, надвигается, а я отступаю и в перила сама вцепляюсь.

— Не рассказал? — Юлия Павловна вопрошает, сочувственно щелкая языком, заботливо, и поясняет заботливо, великодушно. — За халатность нашего Кирилла Александровича сегодня осудить должны, по его вине ребенок умер. Мать требует до пяти лет, по максимум… Как думаешь, почему он тебе, попрыгунье стрекозе, это не рассказал? Все еще думаешь, что занимаешь важное место в его жизни?

— Да, — я отвечаю.

Соглашаюсь странным, чужим голосом.

Сбегаю по лестнице, выпрямляя спину, не оглядываюсь больше, и Юлия Павловна бьет словами в спину, кричит вслед, перевешиваясь через перила:

— Запомни, что такие молодые однодневки, как ты, годятся только для одного. Ты ж ему ничего больше дать не можешь…

Не правда.

Нет.

Не может быть и суда тоже быть не может, потому что Кирилл не виноват, не было халатности, и дело тогда закрыли за неимением состава преступления.

Оправдали.

Так что могло измениться?!

Я почти бегу по больнице, наталкиваюсь на кого-то, извиняюсь, ненавижу длинные коридоры, нескончаемые переходы и лестницы, набираю Лаврова, игнорируя уже седьмой звонок Кветы, и ругаюсь витиевато, в духе Эля, вымещая бессилие.

Аппарат абонента… такой же зараза, как его хозяин.

Скрытный, молчаливый, самоуверенный.

Гад.

— Даха! — меня перехватывают на крыльце центрального входа.

Удерживают, не давая скатиться с крутых ступеней по инерции, и в сторону от грохочущей двери дергают. Встряхивают несильно и в глаза зелеными очами тревожно заглядывают:

— Ты чего?! Летишь, как угорелая. Тебя Кенгуру все ж укусила?

— Ромыч…

Я выдыхаю и вырываться прекращаю.

Моргаю.

И стоящий рядом с Ромкой Эльвин, что, плюя на все правила, курит, сигарету вытаскивает, хмурится и цепким взглядом меня окидывает:

— Даха, что случилось?

— Кирилл… я… я не знаю…

Понятия не имею куда кинуться.

У кого и что узнать.

Почему он мне ничего не сказал?

— Красавчик? — Ромка переспрашивает мрачнея, переглядывается с Элем.

И задать вопрос Эльвин не успевает.

Тормозит машина с шашечками, хлопает громко дверь и еще громче по всей улице разносится знакомый сердитый голос с сильно заметным от волнения акцентом:

— Рина, я тебя убью! Я… я тебя ненавижу! Какого беса ты не отвечаешь?!