Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Квета раздраженно щурится, бежит, прижимая к груди черную папку и перескакивая ступени, и на оглядывающихся прохожих и вечно тусующийся у входа народ внимание не обращает.
Игнорирует мой изумленный взгляд, что приковывается к ее светлой шевелюре.
Короткой.
— Ты когда волосы обрезала?!
— Вчера, неважно, — Вета морщит нос, отмахивается, тараторит, перемножая русский и чешский, — нам надо срочно в В…Верх…неженск. Кирилла обвиняют в смерти ребенка… халь… zlocinn'a nedbalost[1]! To je hloup'e!..[2]
— Что? — Ромка с Элем спрашивают хором.
Перебивают
— Когда ты узнала?
Вета запинается и на миг замолкает, чтобы перевести дыхание и признаться столь же тихо:
— На даче. Я разбирала бумаги на макулатуру, там была газета, — голову Квета тоже вскидывает, сверкает глазами и говорит порывисто, убежденно и независимо, как может только она. — Я хотела все узнать. Кирилл… он Димитрия спас, он не мог! Я не хотела тебе рассказывать, пока сама во всем не разберусь.
— Разобралась?
— Сегодня суд, — Квета выдыхает на одном дыхании.
Прижимает крепче папку, в которой — я уверена — все и даже больше на дело о халатности и чудовищности Лаврова.
Ветка — прекрасный журналист, дотошный, она умеет копать и раскапывать. Любаш прощает ей многое, закрывает глаза на фортели и месячные отсутствия и держится хваткой бультерьера не только из-за великой любви.
— Ты должна поехать, — она требует.
Выпячивает упрямо нижнюю губу и ногой для убедительности топает.
— Он мне даже не рассказал.
— Кирилл тебя оберегает, — Ветка возражает, понимая без слов, встряхивает волосами. — Он никому ничего не сказал. Он там один, Рина.
Снова.
Идиот.
Я всматриваюсь в решительность, что сверкает в Кветкиных глазах, в ее готовность потащить меня силком, потому что Кирилл спас Димку, потому что там он один и потому что он — она уверенна — во мне нуждается, ему нужна поддержка. И плевать на слова Кенгуру, что вопреки всему сеют сомнения, воскрешают мои собственные.
Квитанция права.
— Я поеду, чтоб его прибить, — я убеждаю.
Себя.
А Ромка согласно хмыкает, прокручивает на пальце брелок от машины и соглашается с мечтательной кровожадностью и предвкушением:
— Поехали убивать Красавчика. Я ему семь пересдач соматической нервной до сих пор не простил. Эль, соври что-нибудь Кенгуру.
Ромыч ему насмешливо подмигивает, хлопает по плечу и к мигнувшей приветило Toyota Land Cruiser сбегает первым.
Выруливает лихо.
И по трассе, лавируя среди машин, что подобны черепахам, несется, кидает озабоченный взгляд на время, поджимает губы в тонкую линию.
Заседание, как сообщила Ветка, началось в десять.
Два часа назад.
— Каролина Игнатьевна… — Квета выговаривает брезгливо, кривится.
Рассказывает.
И грохочущий на всю машину рок Ромыч вырубает, слушает, сжимая с каждым словом сильнее руль, и хмурится, бросая на меня косые взгляды.
Я же отворачиваюсь к окну.
Слушаю не лайт-версию событий трехлетней давности, собираю пазлы до конца, ибо Квета, действительно, талантливый журналист.
Не хуже Лиса.
— У судьбы превратное представление о том, что является смешным, — Квитанция выговаривает слова раздельно, с непривычной задумчивостью, кладет локти на передние сиденья и кулаком подбородок подпирает. — Знаете как величают Черного Лиса в нашей прозаичной жизни? Герасим Тяпкин. Одноклассник… Кирилла. Моя разведка донесла, что в школе они не ладили. Ну точнее Кирилл на него вообще внимание не обращал, а вот Герка его не любил, завидовал оценкам, медалям по химии, что Тяпкину совсем не давалась. Он, кстати, из-за нее с золотой медали слетел, а Кирилл получил. Герка Тяпа… Он, как Ромашка, Рина.
Квета говорит серьезно.
Ассоциирует Черного Лиса напрочь с Ромашовым из «Двух капитанов» и, глядя на протянутую фотографию со светловолосым узколицым парнем, я все равно вижу вместо него…. Ромашку, рыжего, с оттопыренными ушами и совиными глазами.
— Саню с Ромашкой жизнь свела в санитарном поезде и в осиновой роще оставила, а Кирилла с Тяпой в Верх… Верхненеженске, — длинное название Ветка выговаривает с трудом, медленно, но упрямо. — Они даже приехали туда почти в одно время. Обличительные статьи про больницу и беспредел врачей у Тяпы стали фишкой, личным стилем. Ему Кирилл даже по роже один раз съездил, за что, правда, неизвестно, но за местного героя и бойца за правду народ в соцсетях обиделся.
— Мало врезал… — Ромка цедит сквозь зубы.
И, видя перед глазами статью, я мысленно соглашаюсь.
— А еще… — Ветка шумно вздыхает, смотрит на меня, произносит осторожно, — у Кирилла была невеста.
— Еще скажи, что Черный Лис ее тоже любил, — я фыркаю.
Гашу глухое раздражение.
Словосочетание «невеста Кирилла» злит, карябает, не нравится в категории абсолют, даже с глаголом прошедшего времени.
— Нет, — Квета медлит, говорит размеренно, раздражая, — у Кирилла свадьба должна была быть через неделю после… случившегося, но Надежда оказалась без веры и любви. Она… поверила Тяпе, что костер в соцсетях разжигал умело и поддерживал ежедневно, и убитой горем Каролине Игнатьевне. Невеста без места публично сказала, что Кирилл убийца и она ненавидит его. И кольцо ему в лицо кинула.
— Молодец, — Ромка восторгается совсем не восторженно.
Хвалит ёмко.
А Кветка вздыхает:
— Лис надеялся, что после такого резонанса его заметят и позовут, если не в столичные журналы, то хотя бы столицу малую, но…
— Не позвали? — я уточняю желчно.
И Ветка соглашается с не меньшей желчностью и злорадством:
— Нет, геройство местного правдолюбца не заметили. Трясли только больницу и Кирилла, тьма проверок, ответы на жалобы. У меня голова заболела, когда я увидела эти талмуды, — Квитанция жалуется, морщит нос и добавляет хмуро. — Кириллу больше всех досталось. Это… травля, по-другому не скажешь. Письма, надписи, машину сначала разрисовали, а потом сожгли. Еще его в областную приглашали, но отказали, как все случилось… И полгода — это много, я бы не выдержала. Он уехал сразу, как дело было закрыто.