Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
— Зинаида Андреевна, вы мои джинсы не брали? — повторяю спокойно.
Как просили.
— Ту кошмарную половую тряпку, которую ты все еще не удосужилась выкинуть?
— Ее самую, — я улыбаюсь.
Мило, но, кажется, получается иезуитски.
В духе Лаврова.
— Я отдала их в химчистку, — невозмутимо сообщает Фрекен Бок и непробиваемым броненосцем плывет к папоротникам. — Ты ведь совершенно не умеешь носить вещи аккуратно, Дарья.
Су… суперская домработница.
Всем советую, адрес
— Лёнь, мы ж договаривались, что мои вещи она не трогает! — я влетаю обратно в гостиную, где Лёньчик уже отставляет пустую чашку.
Точнее демитассе, называть ее чашкой — нельзя, и уж тем более расстрельно обзывать демитассе кружкой.
Зинаида Андреевна чутко за этим следит, и поправлять меня терпеливо и хладнокровно она не устает.
— Дань, заканчивай, — Лёнька снисходительно усмехается и, чуть сдвигая узел галстука, подходит ко мне. — Ты чего как маленькая, а? Мои вещи не трогать, свое стираю сама, утюжу сама, прибираю сама, кружку помою сама, кровать заправлю сама. Сама-сама-сама. Радуйся. Многие мечтают перевалить домашнюю рутину на кого-то другого, а ты еще и возмущаешься.
Меня чмокают в щеку и уходят.
И, глядя перед собой в пустоту, я слушаю, как хлопает входная дверь.
Не с той ноги день начинается, видимо, не только у меня, поскольку Лавров вместо приветствия отвечает хмурым взглядом и заверением, что утро добрым не бывает.
И, подтверждая собственные слова, он не может застегнуть запонки.
— Помочь?
Вместо ответа Кирилл Александрович сверкает глазами, и я уже жалею, что предложила, когда он протягивает руку и запонки.
— Ненавижу этот официоз, — неохотно скрипит он и сверлит взглядом, пока я споро вдеваю, как кривится Лёнька, статусное явление.
На нем я, кстати, запонки застегивать и научилась.
И разбираться в них тоже, поэтому смело могу похвалить Красавчика за вкус и разборчивость. Запонки у него шикарные.
— А зачем вам сегодня официоз? — я отпускаю правую его руку и командую. — Вторую конечность.
— Я сегодня на конференции выступаю.
— Поздравляю, — закрутив вторую, я улыбаюсь.
И поспешно отступаю, поскольку с парфюмом некоторые, кажется, переборщили, и я его воспринимаю слишком остро, как-то неправильно.
— Спасибо, — Лавров скептически хмыкает, смотрит пристально.
Нервирует.
— Да всегда пожалуйста, — и я хмыкаю в ответ, и взгляд не выдержав отвожу первой. — Пойду… кофе сварю.
Кофе я варю по старинке в турке, настояв, что так вкусней, а Кирилл Александрович, насмешливо согласившись, ждет и курит, забираясь на подоконник и что-нибудь рассказывая.
Вот только не сегодня.
Сегодня эта почти двухнедельная почти традиция нарушается, когда, снимая турку первый раз, я слышу, как в коридоре тихо закрывается дверь.
Кирилл Александрович уходит по-английски, и от этого внезапно становится обидно.
И готовый кофе я выливаю в раковину.
Одной пить не хочется.
Суслики молчаливы.
Спокойны.
И послушны.
И я в третий раз, как заполошная мамаша, проверяю температуру и спрашиваю ничего ли у них не болит, не хотят ли они погулять или разнести квартиру, играя в войнушку или индейцев.
Сегодня я даже не против побыть вождем краснокожих, а потом получить очередную выволочку от Кирилла Александровича.
Вот только суслики не хотят.
Ни погрома, ни гуляний, ни-че-го.
И у них ничего не болит, и лбы они послушно подставляют и даже не фыркают, что есть градусники и примитивно мерить губами — это дилетантство.
Они вообще ни на что не возражают, не бурчат и не спрашивают, они сидят в обнимку в гостиной и смотрят «В мире животных».
Про сафари.
И не шумят, когда я переключаю на футбол.
Футбол они тоже согласны смотреть, и магазин на диване, и криминальную хронику, которую я сама поспешно выключаю.
И, не выдержав, я демонстративно заслоняю плазму и упираю руки в боки.
— Что за тихий бунт на корабле, монстры?
— Ничего, — они отвечают хором и вяло.
И желание еще раз проверить температуру у меня возникает само, и вопрос чего болит я задвигаю подальше.
— Тогда что происходит?
Суслики вздыхают и переглядываются, чтобы снова вздохнуть и также хором ответить:
— Ничего.
И их механическое «ничего» меня добивает. Хватит, в душу лезьте и пытаться выяснить я не собираюсь, но и страдать весь день тоже не выход.
Обойдутся.
Я за кипишь и веселье, поэтому плюхаюсь между ними на диван и складываю руки на груди, чтобы мрачно возвестить:
— Отлично, раз у всех сегодня ничего, то поход в Град отменяется. Будем сидеть и страдать. Разрешаю даже рыдать навзрыд, только дайте я спасательный жилет надену и лодку куплю.
Информацию они переваривают с минуту, а потом Ян пихает меня в бок и недоверчиво переспрашивает:
— Ты хотела повести нас в Град?
— Ага, — врать, не краснея, я научилась давно, поэтому на заискрившийся в глазах восторг я отвечаю кристально честным взглядом.
— А Кирилл не будет против? — Яна хмурится, но у нее глаза тоже загораются.
Про ФантазиюГрад они невзначай — чисто случайно по сто раз на дню — жужжали уже дня три.
— Не будет, мы ему напишем, — я фыркаю и достаю телефон, — и позовем с собой Эля.
Я им подмигиваю, а суслики переглядываются и улыбаются.