Няня на месяц, или я - студентка меда!

Рауэр Регина

И под слишком наглым взглядом я теряюсь.

Меня не учили как вести себя в подобных ситуациях, и придумать достойный ответ не получается. Все мои мысленные ответы похожи на детский лепет.

Еще раз позволите себе подобное поведение, и я нажалуюсь Лилиана Арсентьевне или сразу в прокуратуру.

За сексуальное домогательство.

Вот только домогательства нет, а за хамство и липкие взгляды даже штрафы не выписывают. И он это знает, поэтому взгляд слишком торжествующий и самодовольный.

— И…? —

он забавляется. — Что ты сделаешь, детка?

Ничего.

— Так что, Дашуля или Дашенька?

— Дарья Владимировна, — арктический голос раздается сверху.

И я недоверчиво поднимаю голову, чтобы увидеть Лаврова и плетенную корзину с Киндерами в его руках. Он в джинсах и футболке, и на меня он не смотрит.

Игнорирует.

Пристально разглядывает Егора Николаевича, что резко бледнеет и замолкает. Отступает от меня и, кажется, вообще готов сбежать.

— Вы куда шли, Дарья Владимировна? — Лавров интересуется равнодушно, и поймать его взгляд у меня не получается.

— В терапию. Лилиана Арсентьевна сказала, в двести пятую.

— Слышал? — Кирилл Александрович вопросительно заламывает бровь, и до такой выразительности «просто Гору» далеко. — Прямо до конца коридора и направо. Над дверью большими буковками прочтешь слово «Терапия». Найдешь Любовь Владимировну и крайне вежливо попросишь обеспечить тебя койко-местом. Понял?

— Да-а-а… — Егор Николаевич кивает согласно и поспешно, — а она…

— А Дарья Владимировна останется со мной, — Лавров слова чеканит и приказывает. — Быстро.

Одно слово, и спина хамло скрывается из поля моего зрения.

Однако, жаль.

Все познается, как известно, в сравнении, и тет-а-тет с Кириллом Александровичем напрягает меня гораздо сильнее «просто Гора», потому что, если подойдет Лавров, нокаут светит только моему здравому смыслу.

— Дарья Владимировна… — Кирилл Александрович зовет негромко, спускается.

Две ступени.

И между нами еще три.

Запредельно много, жутко мало.

— Вы откуда здесь, Кирилл Александрович? — спокойным голосом спокойный вопрос.

И мой совсем неспокойный стук сердце он, к счастью, не слышит.

— Суслики выиграли конкурс, — он приподнимает корзину и мой вопрос игнорирует, — и со мной они не разговаривают.

— Почему?

Я не могу удержаться, и взгляд сам находит его глаза, а Кирилл Александрович спускается еще на одну ступень.

— Я обидел тебя, — Лавров криво усмехается, — и они думают, что ты больше не придешь.

И вопрос не в интонации — в глазах.

— Я… приду как обычно, у нас ведь… сделка…

— Сделка, — он соглашается, а без того кривая усмешка становится горькой.

Я сама делаю шаг вверх, потому что прорезавшие лоб морщины тянет разгладить пальцами. Незаметно, пока его глаза закрыты.

— Даша… — он тяжело выдыхает, открывает глаза.

И коснуться его я не успеваю.

— Прости меня за вчерашнее, я не должен был такое тебе предлагать, — он болезненно морщится, хмурится, — моя огромная ошибка, злая неудачная шутка… называй, как хочешь, но я обещаю, такое никогда больше не повторится.

Не повторится.

И поцеловать себя он больше никогда не предложит.

Радуйся, Даша.

У тебя ведь уже есть парень, серьезные отношения и даже предложение руки и сердца. Здесь же просто злая неудачная шутка.

— Вы обещаете? — у меня получается улыбнуться и непрошенные слезы сморгнуть.

Они от радости, да.

— Обещаю, — Кирилл Александрович тоже улыбается, но улыбки, как и усмешки, у него сегодня кривоватые, — мир, Дарья Владимировна?

— Мир.

Я киваю и огибаю, дабы уйти.

Осторожно, чтобы не коснуться, чтобы как можно дальше, вот только он сам придерживает меня и корзину Киндеров протягивает.

— Возьми.

— Это ведь сусликов.

— Твоя, — Лавров отрицательно дергает головой, — их корзина в машине. Я решил, что тебе приз тоже положен. Без тебя они бы не выиграли, и про стихи я был не прав. Перед сусликами вчера извинился.

— Хорошо, — корзину я беру поспешно, — спасибо, Кирилл Александрович.

— Пожалуйста, — кривая усмешка уже без счета, и он отступает сам.

А я взлетаю на второй этаж и, завернув за угол, прислоняюсь к стене.

Прижимаю корзину и жмурюсь.

Реветь поводов нет.

И удар об стену раздается в унисон с ударом моего сердца.

[1] Ф. Фрейлиграт «Люби, пока любить ты можешь…» (перевод А.Плещеев)

Глава 27

Ветер, пропахший травой и солнцем, бросает пыль в лицо, сушит глаза и… абонент не абонент.

Я не могу дозвониться до Лёньки.

За почти неделю от него сто тридцать семь звонков, и теперь считать гудки и звонки, видимо, моя очередь.

И, проявляя редкую настойчивость, я набираю в шестой раз за час, отсчитываю протяжный Ring-Back Tone.

Раз, два, три, четыре, пять… ну ответь же, Лён!

Нам надо поговорить.

Мы оба не правы, мы оба виноваты и мы оба совсем перестали понимать друг друга. Наверное, да, нет. Полный цугцванг — твоя любимая фраза — как никогда лучше подходит для меня в данный момент.