Няня на месяц, или я - студентка меда!

Рауэр Регина

– Батюшки! Глобус попал под автобус! Смялся в лепешку новехонький глобус![1] — округлив глаза и перейдя на трагичный шепот, я щекочу монстров, что разбегаются, прячутся за Кирилла Александровича и, выглядывая, показывают мне языки.

И оскорбленного в лучших чувствах Лаврова мы игнорируем, наматываем вокруг него круги, дурачимся.

— … возле экватора плавают льдины, бродят пингвины в степях Украины… — от надвигающихся на меня сусликов я пячусь, поднимаю руку, капитулируя, и… врезаюсь.

Наталкиваюсь на кого-то и,

поворачиваюсь с тихим ойканьем, извиняюсь.

Растерянно и машинально.

Вздрагиваю.

И отступаю, ибо черные глаза опаляют ненавистью.

Лютой, физически ощутимой и… непонятной.

Черные глаза, черные волны волос, прямой нос, бесцветные тонкие губы… я не знаю эту женщину.

— Извините, пожалуйста, я случайно, — повторяю через силу и сусликов, что подбегают и хотят подтвердить, что случайно, удерживаю, не подпускаю к ней.

Она мне не нравится.

Она пугает.

И сердце болезненно сжимается от страха перед этими испепеляющими глазами. На меня никогда так не смотрели, не желали смерти, что застыла в ее взгляде.

— Сдохни, — она цедит, почти не разжимая губ.

— Что? — я моргаю и притихших монстров к себе прижимаю.

— Сдохни, она и ваши отродья, — она говорит отчетливей и смотрит… не на меня — на Лаврова, что рядом, отодвигает и заслоняет.

— Даша, идите домой, — он говорит напряженно, не глядя, но я все равно киваю и сопротивляющихся сусликов тяну с силой.

До кованной калитки метров десять.

Вот только отступаю я назад, пячусь и взгляд от черной фигуры — предвестницы бед — отвести не могу.

— Боишься? — женщина поддается к нему, и бескровные губы зло кривятся. — Любишь, живешь и радуешься? Молодая жена, дети… им ведь столько же, да?

Она спрашивает требовательно, пугающе, и Кирилл Александрович отвечает после долгого молчания и противостояния — я уверена — взглядов:

— Да.

Кивок получается удовлетворенным, победным, а сама женщина шипит:

— Ненавижу, проклинаю!!! Слышишь?! Чтоб в мучениях, чтоб они сгнили, медленно, и ты б видел, жил, смотрел и ничего не мог сделать, чтобы все отказали, не помогли, как ты тогда. Тварь! Ненавижу!!!

Пощечина выходит резкой, звонкой, и с криком Яна она сливается, тонет. И я запихиваю сусликов в арку между домом и кованным забором.

— Даша! — суслики смотрят испуганными глазами, и их искаженные лица напоминают слова женщины.

И злость загорается сама, вспыхивает моментально.

Она не смела такого говорить и бить Кирилла не смела, а я не смею вернуться и сама влепить ей пощечину, а лучше ударить по-нормальному.

Димка всегда кривится, что пощечины удел истеричных барышень.

— Она Кирилла ударила! — Яна всхлипывает и ко мне жмется.

Вцепляется почти до боли.

— Ты оставила его одного! — Ян сжимает кулаки, обвиняет.

— Кирилл… справится, — я не уверена, но говорю уверено и к стене чужого дома приваливаюсь.

Пускать сусликов обратно в любом случае нельзя, а Лавров в крайнем случае еще одну пощечину переживет.

— Мы должны ему помочь! — Ян топает ногой.

— А я ее боюсь, она страшная… — Яна шепчет и лбом мне в живот утыкается.

— Лучшая помощь, если ты не будешь лезть во взрослые дела, — я сама злюсь и ответ Яну получается с раздражением, которое он игнорирует и к забору в кусты лезет.

За торчащей палкой.

Воитель.

— Ян! — я прикрикиваю и, оттолкнувшись от стены, уже готова его вытащить из зарослей и палку отобрать, но Ян выскакивает сам, подлетает ко мне.

— Даша, там кто-то есть!

— Чего?! — я смотрю удивленно.

И недоуменно, ибо кусты и трава не настолько огромные, чтобы там спрятался человек.

— Посмотри! — Ян хватает за руку, настаивает.

Забывает, кажется, про Лаврова и выбора мне не оставляет.

Ладно.

— И где?

Я подхожу и ничего не вижу, пока Ян не раздвигает шикарно разросшиеся лопухи.

Обувная коробка.

И черный нос, торчащий из нее, мокрый.

Два носа.

Две пары глаз, черных и расфокусированных, два комка шерсти: черный и рыжий. Они поскуливают, если прислушаться и склониться, проверяя живы ли.

— Даш… — Яна выдыхает едва слышно и слезы с отчаяньем в ее голосе слишком отчетливы.

И да, Лавров, если его там не убили, убьет нас.

[1] Б. Заходер «География всмятку»

Глава 28

Грелку одалживает Алла Ильинична.

Пипетку.

И молоко, оттеснив меня от плиты, греет она же, смешивает с яйцом и размеренно рассказывает:

— … Саша мой, царство ему небесное, был страстным охотником. И друзья его такие же. Поголовье уток каждую осень уменьшали знатно. Перовцы, — она качает головой, оборачивается, и на ее губах играет тонкая улыбка, далекая, — я их так называла. Охотники на привале кисти Перова. Саша обижался все двадцать семь лет брака. И все двадцать семь лет у нас были собаки. Русская спаниель, он признавал только их. Мальчиков, а ему однажды девочку подарили. Отказаться было нельзя, так Саша Герду отдал мне…

Алла Ильинична замолкает, и ее взгляд затуманен воспоминаниями:

— Мы после нее сук никогда и не брали больше, до сих пор болит… Герда умерла во время родов, четверо щенят оставила и все…

Я под неодобрительный взгляд Аллы Ильиничны расположилась на подоконнике, а прибежавшие суслики устроились по обе стороны от меня. Слушали заворожено и на кутят, что соседка Лаврова строго приказала мне греть собой и поить глюкозой, смотрели, трогали осторожно пальцами, и после слов Аллы Ильиничны мы с монстрами начинаем пыхтеть одинаково печально, шмыгаем носами.