Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
— Дашка… — Кирилл выдыхает севшим голосом.
А я смотрю на него из-под полуопущенных ресниц, склоняю на бок голову, продолжаю… и кожа под пальцами неровная, солоноватая на вкус.
— Откуда? — я, оставляя под прерывистый вздох очередной поцелуй, приподнимаю голову от его груди.
Тянусь выше и сведенные к переносице брови разглаживаю.
— Не хмурься.
И ответь.
Я все равно узнаю, мне теперь надо это знать.
— Кот-д'Ивуар, — Кирилл отвечает
И пальцы по внутренней стороне бедра скользят тоже медленно, выводят известные им одним узоры, обещают, напоминают.
Отвлекают.
Сворачивает все внутри в один тугой узел желания, и я выгибаюсь, впиваюсь пальцами в плечи, на которых и так слишком много моих отметин.
Кусаю.
— Так нечестно!
— Думаешь? — он довольно смеется, и брови приподнимает вопросительно-озадаченно.
Размышляет всем видом.
— Кирилл… — теперь хмурюсь я.
Требую, и он сдается.
Приподнимается на локте, рыская взглядом по моей комнате, что напоминает наглядную картину последствий урагана.
Или цунами.
Всех стихийных бедствий в мире вместе взятых.
И как объяснить маме рухнувшую этажерку с уже перебитыми статуэтками и вазой придется придумывать.
— Сигареты в джинсах, — он вспоминает.
А джинсы остались в коридоре, добраться до спальни было все же крайне… трудно.
Долго.
И разрушительно.
— Ты за ними не пойдешь, — я предсказываю или прошу.
Не знаю.
Знаю, что пойду за ним.
Остаться даже на минуты одной мне сейчас невозможно.
— Не пойду, — Кирилл соглашается, садится.
И меня в одеяло заворачивает, устраивает на своих коленях и поясняет с понимающим смешком:
— Ты сама хочешь поговорить.
А без одеяла говорить мы будем на совсем другом языке.
Знаю.
— Хочу, — соглашаться моя очередь, и я снова вывожу непонятный рисунок на его груди, который добирается до плеча, переползает на лопатку.
— Мы работали не в столице. Хуан-Уньен, — он говорит задумчиво, и незнакомое название в его исполнении завораживает, рисует в воображении далекий пыльный и жаркий город, — запад страны. Войска правительства, повстанцы… город гулял из рук в руки. Больницу, единственную в округе, старались не трогать, но зацепило…
Оставило шрамы.
А на операционном столе тогда лежал сын вождя одного из местных племен. Его спасли, а вождь спас Кирилла.
Чудодейственных мазей не существуют, но в Африке они есть.
Заговорены кровью предков, пронзительными ударами барабанов, ритмами безумных танцев, что спасают от всех болезней, закрывают от злых духов.
И позже колдовской узор нанес сам вождь, а племя танцевало, пело, призывало своих богов. И, наверное, они откликнулись, вложили в угольно-черные линии магию.
Необъяснимое притяжение, что заставляет меня касаться вновь и вновь, повторять подушечками пальцев, губами, языком…
Спускаться ниже, забывая о всех вопросах.
Потом.
Сейчас у меня одна лишь просьба, неуверенная.
Смущенная.
Пусть и смущаться я разучилась давно, но под потемневшими синими глазами, что смотрят жадно и откровенно, смущение воскресает, заливает щеки жаром.
— Помоги…
Потому что в теории это одно, а на практике — мне сегодня доказали — у меня была очень скучная личная жизнь.
Серая, как подаренное несостоявшейся свекровью платье.
Пра-а-авильная.
Без изысков.
И изыски, раскрашивая жизнь буйством красок, мне показывают только сейчас, демонстрируют наглядно, учат… и ловят крик, что невозможно удержать.
— Лагиза…
Под требовательными губами кожа плавится, и думать не получается. Его прикосновения не оставляют больше мыслей, связанных слов… и за окном темный вечер, когда я добираюсь до кухни.
Спотыкаюсь в коридоре о его футболку.
Подхватываю и, помедлив, надеваю.
Лёнька терпеть не мог, когда я брала его вещи, это было пошло, а Кирилл?..
Он поворачивается от окна, тушит сигарету, прищуривается. Не подходит, смотрит, словно касается, и… возмущений не будет.
Без нотаций, и переодеваться меня не отправят.
Скорее только разденут…
— Разбудил?
— Сама, — я нервно выдыхаю и за стол скольжу, — я есть хочу.
Или уже нет.
Под следящим взглядом голод появляется совсем другой, но… кофе и неровные огромные пласты колбасы на уже подсохшем хлебе.
Пельмени.
На это раз с черносливом, поскольку Кирилл доставал наугад, варил, напевая что-то кошмарное, но смешное, а я руководила, хохотала, рассматривала его, изучала перекатывающиеся под кожей мышцы, узкую талию, и джинсы он натянул зря.
Или нет, так тоже соблазнительно.
Будоражит.
И пельменями меня кормят с вилки, затаскивают к себе на колени, и, дуя на очередной поднесенный пельмень, я решаюсь спросить:
— Кто такой Черный лис?
И для чего с ним надо было встречаться в Зажигалке?
— Дашка… — Кирилл вздыхает, перестает улыбаться, опускает вилку.
И левая рука, что пробралась под футболку, устроилась на моей груди, замирает.
— Кирилл, — я отзываюсь в ответ, и улыбка тоже сходит на нет, — расскажи…