Ныне и присно
Шрифт:
Шабанов сплюнул.
Несмотря на очевидное нежелание делиться купленным на «кровные» с дальним своим, Сергей уныло осмотрелся в поисках родственной души.
Готовых составить компанию обнаружилось в избытке. От вонючих бомжей до расхристанных, с отретушированными дружеским кулаком подглазниками, девиц всех возрастов — начиная с тринадцатилеток и заканчивая пенсионерками. Сергей придирчиво оценивал варианты — один другого мерзостней… оценивал, пока не встретил взглядом смутно знакомую личность.
Драные кроссовки, зачуханная многолетней
— Жорка? — неуверенно переспросил Шабанов.
В глазах пропойцы горячечно полыхнула надежда. Он расправил плечи, гоголем протолкался к Шабанову.
— Здорово, Серега! — с преувеличенной радостью воскликнул названный Жоркой. Грязная ладонь с готовностью протянулась к Шабанову. — Сколько лет, сколько зим!
— Много… — согласился Шабанов, вспоминая, программа какого класса показалась собеседнику чересчур сложной. Настолько, чтобы бросить школу и стать «вольной птицей». Седьмого? Нет, даже шестого.
— Как живешь, Жорка?
— А че? — искренне удивился тот. — Нормально живу. Тока бы поправиться… — Жорка шелкнул грязным пальцем по заросшему сизой щетиной кадыку, с надеждой покосился на оттопыренные серегины карманы, — ага! Значит, эта, поправиться, и совсем было бы здорово!
Зависшая в воздухе жоркина рука дрогнула и опустилась. Надежда в глазах истаивала сменяясь колючими огоньками безудержной зависти.
— Пойду, пару стаканов куплю, — обреченно сообщил Шабанов. — Не из горла же булькать.
Пусть лучше думает, что это приступ интеллигентности, а не элементарная брезгливость.
Потребляли «в скверу, где детские грибочки». В тени уныло шелестящих пыльной листвой рябин. Гуляющие с колясками мамаши посматривали неодобрительно, однако милицию звать не торопились — сказывалась извечная российская терпимость, смешанная со столь же извечным недоверием к властьпредержащим. Да и зачем? Сидят тихо, не буянят… а что молоды слишком, так пусть родители беспокоятся, чем детки заняты. Своих проблем хватает.
— Чем на хлеб-то зарабатываешь? — благодушно спросил Шабанов. Застрявший в груди клубок горечи постепенно рассасывался, уступая место ласковой алкогольной теплоте.
— Когда-чем… — ушел от ответа Жорка. — Голодным не сижу…
Глазенки бывшего соученика воровато забегали, и Сергей не стал развивать тему. Молчание затягивалось, понемногу становясь тягостным.
— Ты это… н-наливай! Че водке киснуть? — жадно напомнил Жорка и меленько хихикнул собственной шутке.
Шабанов молча разлил по пластиковым одноразовым стаканчикам остатки. Опустевшая бутылка полетела в кусты. Период благодушия закончился, общение с вконец опустившимся ровесником становилось все более тягостным. Будто в дерьме ковыряешься. Добровольно.
«Голь перекатная…» — нежданно и пугающе прозвучал в голове тимшин голос. — «Совсем пустой человечишка… лопари про таких говорят: Мяндашу в глаза смотрел, себя потерял…»
Сергей вскочил со скамейки, расплескав содержимое стаканчика. «Сколько можно, м-мать вашу?!»
— Чего дергаешься? — встревожено поинтересовался Жорка, сложенная лодочкой ладонь мгновенно поймала «драгоценную» влагу. — Добро переводишь…
Сергей не ответил — в голове тяжко ворочался предок, настойчиво продирался к поверхности…
И, вместе с ним, на волю рвалось прошлое.
Унылый городской пейзаж дрогнул. Сквозь рябиновые заросли сквера проступили рубленые северные избы. Целая улица. Позади изб высилась сложенная из толстенных бревен стена кольского острога.
«Прочь! Прочь отсюда! К людям!»
Шабанов замычал, как от зубной боли, метнулся к железному заборчику, отделявшему сквер от ревущего моторами проспекта… Вслед обиженно неслось: «А водка?! У тебя ж еще осталось!»
Сергей несся по тротуару, задевая прохожих. Вслед что-то рассерженно кричали. Шабанов не слышал — ругань скользила мимо сознания. Главное — подальше от прущего наружу кошмара! Куда угодно, лишь бы подальше!
Перекресток. Стадо машин, рванувшееся наперерез. Словно нарочно — хотят, чтобы остановился, влип… Хрен вам! За угол, в переулок… Подметки липнут к подтаявшему на солнце асфальту, наливаются свинцовой усталостью ноги… Дома пообочь тянутся бесконечными громадами, угрюмые, настороженные. Притворяются, гады! Уж он-то видит, что прячется за обманчиво-надежными фасадами!
Хреново прошлое. С шаманами-паранормами, богами лопарскими, рыбацкими шняками и лезущими за поживой шведами, коих поморы свеями зовут…
Вот уж и мысли путаться начинают, свеи какие-то приплелись… чтоб им пусто было!
Еще один дом позади… Воздух жжет легкие, сердце колотится у горла… Снова перекресток… Теперь направо… Что-то знакомое впереди, неприятное, злое…
— Не, ты глянь на него! Повадился бегать, гад!
Сильный удар в челюсть сбивает с ног. В кармане хрупает стекло, в воздухе разливается запах пролившейся водки…
— Во падла! — рычат напротив. — Нашу водку разбил!
Царящий в голове сумбур нехотя уступил место ясности. Странной, стеклянной. Двойственной. Мир казался одновременно знакомым и чужим. Чуть кружилась голова. Глаза резало, словно смотришь сквозь одолженные у близорукого приятеля очки. Лежавший на асфальте Шабанов снизу-вверх посмотрел на заступившего дорогу Воробья.
Он медленно поднялся на ноги, цвиркнул окрашенной в розовое слюной.
«Вшивота плюгавая. И не таких бивали!» — усмехнулся вышедший из тени Тимша.
Впервые присутствие юного предка не заставило вздрогнуть. Наоборот, Сергей почувствовал, как возвращается уверенность, а мышцы наполняются недоброй силой.
— Пшли вон, уроды! — яростно выдохнул он.
Шакальим нюхом учуявшие опасность «шестерки» невольно попятились.
Воробей щербато оскалился.
— Ты на кого пасть раззявил, чмо?!