Ныне и присно
Шрифт:
«Свеи! Набег!»
Крик надсадно продирался сквозь пережатое испугом горло, бился в до боли стиснутые зубы… Тщетно — наружу вырывалось лишь хриплое дыхание. Совсем рядом, в притулившейся к рябиннику промысловой избе, спят поморы.
Разбудить! Растолкать, коли голос пропал! Уходить надо! Погосты поднимать! Если не Порью губу, так хоть Умбу спасти!
Тимша вскочил — вот она, изба, десяток шагов, не боле!
Пресвятая богородица, что с ногами?! Ровно из киселя сделаны! А голова-то, голова! Чугунный шар, угольем набитый! Грешников в аду в таких жарят!
Всего
Немного полегчало… Боль отодвинулось, но не ушла казалось, в голове ворочается кто-то чужой, бормочет непонятное… ругается… Бесы одолели? Не ко времени! Ох, и не ко времени!
Тимша натужно приподнялся, рукавом утер испачканные губы… Теперь бы встать!
Встать не удавалось. Шабанов застонал, упал на бок. Мозг раскаленным гвоздем прожигало тимшино: «Предупредить, предупредить надо!» Пальцы, ломая ногти, впились в землю, подтаскивая к избушке — по сантиметру… пока не уперлись в жесткий пропитанный морской солью сапог.
«Моя вина! Моя!!! Эх, кабы жизнь сначала начать…» беззвучно всхлипнул Тимша… прежде чем окончательно исчезнуть.
Тишина и уют пещеры испарились в ослепительной вспышке. Мир навалился со всех сторон — холодный, злой, пахнущий железом и рвотой. В волосы, задирая лицо к небу, вцепились жесткие пальцы. Над беззащитно обнажившимся горлом взметнулось лезвие меча. Показавшийся над водой краешек солнца бросил на клинок жарко вспыхнувший луч.
— Hans! St"ot thr"allin d"o — b"ar rov thik si"alfer! /Ханс! Зарежешь раба — самого добычу таскать заставлю! (древнешведск.)/
Меч замер на взлете. Солнечный луч неуверенно скользнул к рукояти и растворился в тенях. Разжалась державшая волосы рука… Шабанов не понял сказанного глубоким властным баритоном, однако смерть явно откладывалась… Сергей рискнул скосить взгляд на избавителя.
Первой в глаза бросилась до блеска начищенная кольчуга, затем круглый шлем с острой стрелкой наносья и спадающей на плечи бармицей, [11] меч в украшенных серебрянными накладками ножнах, наконец уверенно попиравшие доски причала красного сафьяна сапоги… Воевода… или атаман разбойничий — кто их поймет, каянцев…
11
Бармица — кольчужная сетка для защиты затылка.
— Bort medh sw"ardh, Hans! /Убери меч, Ханс! (древнешведск.)/— в голосе добавилось металла. Стоявший над Шабановым, недовольно заворчал и с треском вогнал клинок в ножны.
— Huath skulu vi g"ora medh swa mager, Pekka? Nogh them som takn i hws! /Зачем нам этот дохляк, Пекка? Хватит и тех, что взяли в доме! (древнешведск.)/
Смысла сказанного Шабанов не уловил. Воевода же на возглас не прореагировал — наблюдал, как из промысловой избы выводят в кровь избитых мужиков.
Повинуясь чуть заметному жесту воеводы, к пленным приблизился одетый в куртку из толстой бычьей кожи воин. В руке его хищно поблескивал взведенный арбалет.
— Не пойтесь мужикки — жить путете! — осклабившись сообщил каянец. Чудовищный акцент делал речь едва пригодной для понимания. — Натто рыпа носить, соль носить. Пыстро-пыстро носить! Токта хорошо путет! Томой пойтете!
— Ага, — буркнул Никодим Чунин, покрученник с Варзуги. — Домой пойдем… А еще нам по теплой бабе… путет! Другому кому байки рассказывай.
Финн — акцент завсегдатаев мурманских кабаков Сергей знал, как любой северянин — укоризненно поцокал языком и погрозил Никодиму похожим на сардельку, пальцем:
— Плохой мужик! Групый! Такой нелься долго жить!
Звучит короткий приказ — небрежно, даже лениво… Стоящий рядом с Шабановым воин текучим движением смещается к варзужанину. Снова взмывает меч, и на этот раз полет никто не останавливает…
Голова Никодима, глухо постукивая по валунам, покатилась к прибою. Тело, не веря в смерть, лишь пошатнулось. Из обрубка шеи высокими фонтанчиками плеснула кровь.
— Патай! — со смешком приказал толмач. Обвитый кожаным ремнем кулак толкнул обезглавленное тело.
— «Боже, защитник наш! Приникни и призри на лице помазанника Твоего», — негромко начал читать молитву староста тони, Серафим Заборщиков, — «ибо один день во дворах Твоих лучше тысячи…»
— Huath mumlar swa ryz? /О чем бормочет этот русс? (древнешведск.)/ — поинтересовался воевода.
— Bidher till gudh, /Молится (древнешведск.)/ — пожал плечами толмач.
Вожак усмехнулся.
— Lat g"ora Vadhe "ar the som gnisslar taender medh onzka! /Пускай! Опасаться надо тех, кто зубами от злости скрипит! (древнешведск.)/
Стоящая у причала иола готовилась принять добычу.
— Тафай, мужики! — заторопил поморов толмач. — Рапотать нато!
Отзывавшийся на имя Ханс снова возник над Серегиной головой, выразительно бросив ладонь на оголовье меча.
— Встаю, встаю! — с ненавистью буркнул Шабанов.
Ненависть придала сил. Даже ноги перестали дрожать, только в голове по-прежнему гудели далекие колокола.
«Возвращение откладывается…» — мрачно подумал Сергей,
— «и похоже надолго… дожить бы…»
И он сделал первый шаг на пути к Судьбе.
Глава 2
Тимшу разбудил свет — яркий, плотски-розовый, вызывающий желание поплотнее зажмурить и без того сомкнутые веки… Утро? День?
Он прислушался — рядом сопит еще кто-то. Сонно, изредка негромко всхрапывая. Днем? Во время промысла?!