Нью-Йорк
Шрифт:
– Я, знаешь ли, беспокоюсь за Анджело. Моя сестра, погибшая на пожаре в «Трайангл», наказала мне не спускать с него глаз. И по-моему, она была права. – Он сделал паузу. – Поэтому, чем бы я ни занялся, пусть даже сам обзаведусь семьей, мой дом должен быть местом, где сможет жить и Анджело, если придется. Тебе это не кажется сумасбродством? – Он пристально следил за ее реакцией.
– Конечно нет, – тепло улыбнулась она. – Как бы ты мог мне нравиться, если бы сказал иначе? – Она чуть подумала. – Анджело не ценят, но он талантлив и добр.
– Он
– Неужели? Вот это комплимент! Значит, придется найти ему кого-то вроде меня. – Она лукаво посмотрела на него. – Но это будет трудно. Надеюсь, ты не думаешь, что такие, как мы, растут на грядках.
– Не думаю. Ты такая одна.
– Приятно слышать.
Ему показалось, что разговор идет как по маслу, и он решил копнуть чуть глубже.
– Возможно, – продолжил он осторожно, – я открою какое-нибудь дело, если раздобуду денег. Может быть, в городе, а может, и здесь, поближе к своим. Я только не знаю какое.
Она ответила не сразу, но когда заговорила, у него сложилось впечатление, что она уже обдумывала эту тему:
– Не делай того, чего не хочется, Сальваторе. Не представляю тебя работающим в четырех стенах. Может, будешь что-нибудь выращивать или рыбачить, как мои братья. Найди себе занятие по душе. Вот чего я тебе желаю.
Тереза сказала это так серьезно и сердечно, что он едва не проговорился о неожиданно свалившемся богатстве. Но сдержался. Вместо этого он обнял ее и поцеловал. А она ответила, после чего со смехом отстранилась:
– Хорошо, что родители не видят!
Но Сальваторе понял, что она счастлива.
Адвокат пригласил его в конце февраля. С наследством все обстояло так, как было обещано. В тот же день Сальваторе положил в банк «Стабиле» на углу Малберри-стрит и Гранд-стрит десять тысяч долларов.
В воскресенье он снова было собрался на свидание с Терезой у своих родителей на Лонг-Айленде, но холод удержал его дома. Когда он позвонил ей сказать, что не сможет прийти, она спросила, не расстроится ли Анджело. Само собой, ответил он.
– Хочешь, я его навещу? Чтобы не скучал в одиночестве? Я знаю, ты за него переживаешь.
– Серьезно сможешь?
– Для тебя? Конечно. – Это прозвучало райской музыкой.
– Давай, – сказал он. – В следующий раз я буду. У меня есть для тебя потрясающие новости.
Предложение было сделано в домике его родителей, в гостиной, в третье воскресенье марта. День выдался довольно пасмурный, но в камине горел огонь, и его мягкий свет, казалось, отражал любовь, написанную на лице Терезы.
Сперва он сообщил, что у него есть десять тысяч долларов. Потом сказал, что с удовольствием будет жить хоть в городе, хоть на Лонг-Айленде, хоть где-нибудь еще, но счастлив окажется только в одном случае. После этого объяснился в любви и спросил, выйдет ли она за него.
Реакция немало удивила его.
– Дашь мне немного времени? – наконец произнесла она.
– Времени? Конечно, – нахмурился он. – Что-то не так?
– Нет. – Она замялась, чем-то озабоченная.
– Может быть, я не нравлюсь тебе?
– Сальваторе, ты лучший мужчина, какого я знаю. Твое предложение – большая честь. Я не сказала «нет».
– Значит, дело в родителях? Я поговорю с твоим отцом.
– Нет, – улыбнулась Тереза. – Не сейчас. Дай мне немного времени, Сальваторе, и я отвечу.
Больше она ничего не сказала, и он в некотором смятении вернулся в Нью-Йорк.
Следующий разговор состоялся через неделю. Когда он позвонил, она ответила сама. Голос был очень приветливый. Но стоило Сальваторе сказать, что он подумывает отправиться в воскресенье на Лонг-Айленд, как она заявила, что в этот день понадобится родителям, и он решил остаться дома.
В четверг примчался взволнованный дядя Луиджи. Ему позвонили из ресторана на Лонг-Айленде. Семейству Карузо нанесли визит.
– Тереза с родителями, – сообщил он Сальваторе. – Она привела их, чтобы Анджело нарисовал портрет отца, – ему еще и заплатили. Ее отец и мать пообщались с твоими и отлично поладили. Уже и подружились!
Услышав это, Сальваторе пришел в восторг от своей возлюбленной. Конечно же, он был прав: у ее родных действительно имелись возражения. И вот она под простеньким предлогом привела их к его родителям, чтобы те прониклись симпатией к Карузо. Она мостила дорогу к свадьбе.
Он принялся с нетерпением ждать ее следующего хода.
В апреле потеплело, и Анджело окреп. В конце второй недели он вернулся в город и объявил, что готов к работе. Он и правда выглядел хорошо.
Строительный участок, на котором трудился Сальваторе, находился на углу Пятой авеню и Сорок пятой улицы. Застройщик мистер Френч решил, что здание должно носить его имя, – вполне оправданно, так как тому предстояло вырасти в красивейший небоскреб из всех когда-либо построенных.
Не желая превратить Нью-Йорк в огромную сеть темных ущелий, городские власти запретили возводить строго вертикальные небоскребы, потребовав сооружать на определенной высоте отступы для проникновения света. В худших случаях это приводило к тому, что небоскребы становились похожими на перевернутые телескопы. Но вскоре архитекторы усмотрели в этом возможность создавать замысловатые строения с изящными уступами и выемками. Здание Френча близилось к завершению. Благодаря резному бронзовому входу в духе ворот богини Иштар и высоким террасам, похожим на висячие сады, могло показаться, что оно перенеслось из древнего Вавилона. Роскошные вестибюли в стиле ар-деко напоминали храмы. Но Сальваторе был особенно люб высоченный фасад из кирпича теплой оранжевой окраски, темно-красного и черного по краям. Другой такой кладки в Нью-Йорке не было.