Нью-Йорк
Шрифт:
– Я, может быть, уеду в Калифорнию, – сообщил он дяде Луиджи.
– Мне будет одиноко, – печально ответил тот.
Стремясь хоть как-то утешить, дядя сказал ему еще одну вещь:
– Пойми, Сальваторе, что, кроме меня и заинтересованных сторон, никто и не знает, что это ты ухаживал за Терезой. Ничего не было сказано. Ничего не произошло. Все знают одно: Тереза подружилась с двумя братьями и за одного выходит замуж. Ты сохранил лицо, о brutta figura и речи нет.
В тот момент утешение было слабым, но пролетели недели, и Сальваторе начало казаться, что это хоть что-то.
Его поразила и скорость,
– Я думал, ему не нравится работать на заказ, – бросил Сальваторе дяде Луиджи.
– А, ну так теперь-то он женится! – ответил дядя. – Он сказал, что, пока болел, до него начало доходить, что кирпичи не для него. А работать на заказ ему понравилось больше, чем он думал. – Дядя Луиджи развел руками. – Приходится приспосабливаться! Мужчина должен быть ответственным!
Но больше всего Сальваторе потрясло все более властное обращение Анджело с невестой. Прожив на Лонг-Айленде всего две недели, тот вернулся в их квартиру по каким-то мелким делам. Сальваторе по случаю заставил себя заговорить с братом. Но когда он обронил, что Тереза, возможно, захочет переселиться в город, Анджело лишь улыбнулся и покачал головой.
– Нет, – возразил он хладнокровно, – пусть не обманывается. Я заставлю ее жить на Лонг-Айленде.
Сальваторе не мог поверить, что это говорит его младший брат.
Понадобилось еще время, но постепенно он, хотя и с трудом, осознал, что Тереза, ее родители и дядя Луиджи правы, как бы это ни было унизительно.
Это брат был талантлив. Это брату хватало для трудов головы. Это Анджело будет сидеть в кабинете, писать письма и следить за счетами, а он, Сальваторе, останется под открытым небом. Несмотря на его десять тысяч долларов, бизнесменом станет не он, а Анджело. Судьба жестока, но такова судьба.
Свадьбу сыграли на Лонг-Айленде во второе воскресенье июня. Сальваторе, ясное дело, не захотел быть дружкой, и дядя Луиджи тактично поручил эту роль Джузеппе. Событие было не рядовое. Карузо пригласили нескольких городских друзей, зато родня Терезы созвала пол-округи – впечатляющее свидетельство ее веса в общине.
Церемония не могла не ранить Сальваторе. У него екнуло в груди, когда он увидел Терезу в подвенечном платье. Его вдруг затопил прилив любви, когда он задался вопросом: как же это произошло?
Что касалось младшего брата, то он его даже не сразу узнал. Анджело коротко подстригся и отпустил усы. Его лицо, худое и вытянутое больше, чем у братьев, казалось уже не нежным, но мужественным и поразительно красивым. Он подошел поздороваться с Сальваторе с уверенностью и грацией танцора.
А тот в очередной раз поразился жестокой мудрости Терезы и ее семьи. Они выбрали единственного Карузо, кто не был посредственностью и обладал потенциалом к росту. Они же, на свой скромный манер, помогут ему преуспеть. Сальваторе испытал зависть, но признал их правоту.
– Я очень горжусь тобой, – шепнул он, обняв Анджело. И это было сказано искренне.
После торжественной церемонии
Семья, конечно, уже одарила молодоженов. Родные Терезы буквально засыпали их дарами, и хотя стороне Анджело было не угнаться за ними, их честь спас дядя Луиджи: он преподнес красивый китайский сервиз, а также подарок от самого великого Карузо, дополненный его большой фотографией с автографом. Все это было выставлено на всеобщее обозрение. Сальваторе долго ломал голову, что подарить, и теперь его красивая хрустальная ваза стояла рядом с сервизом дяди Луиджи.
Во время танцев невесте полагался шелковый мешочек, куда мужчины будут класть деньги.
Но за столом творилось иное. Здесь гости, так или иначе находившиеся у хозяев в долгу, выставляли подношения напоказ, а помощницы заносили их в перечень с указанием стоимости. Горе тому, кто пренебрежет долгом! Такие опозорятся как дешевки – они поистине станут brutta figura.
Поскольку Сальваторе был членом семьи, никто не ждал, что он задержится у стола. Но он, дойдя до помощниц, остановился и назвался.
– Я хочу сделать еще один подарок, – произнес он спокойно. – Это моему возлюбленному брату Анджело в день его свадьбы.
Он выложил на стол перед помощницами листок бумаги, и те ахнули. Это был чек на пять тысяч долларов.
Во второй понедельник июня 1927 года в Нью-Йорке произошло крупное событие. Первая половина мая прошла в поисках доблестных французских авиаторов, чей самолет сгинул во время перелета через Атлантику. Никто их больше не видел, но слух о том, что над Ньюфаундлендом и Мэном слышали рокот мотора, породил новые надежды. Однако ничего не нашли, и что бы с ними ни случилось, в Нью-Йорке об этом всяко не знали.
Но вот 20 мая молодой американец, о ком мало кто слышал, сумел взлететь с аэродрома Рузвельта на Лонг-Айленде в одноместном и одномоторном моноплане, который нарек «Духом Сент-Луиса». К исходу следующего дня он, пролетев сквозь дождь, туман и ветер, порою поднимаясь над облаками, а иногда чуть не касаясь атлантических волн, прибыл в парижский аэропорт Ле-Бурже, где уже собралась толпа в сто пятьдесят тысяч человек. С этого момента юный Чарльз Линдберг обрел мировую славу. Французы, несмотря на потерю двух собственных национальных героев, восприняли его подвиг близко к сердцу. В нарушение всех правил министерство иностранных дел на набережной Орсе вывесило звездно-полосатый флаг. Президент Франции пожаловал Линдбергу орден Почетного легиона.
Сейчас же Линдберг вернулся в Америку, и это была не та возможность, которую мог упустить великодушный Уокер, мэр Нью-Йорка. В понедельник, 13 июня, Чарльза Линдберга почтили торжественной встречей с серпантином и конфетти.
Сальваторе и дядя Луиджи наблюдали за шествием по Пятой авеню. Когда серпантин и конфетти дождем посыпались с неба, толпа взревела. Дядя Луиджи был крайне возбужден.
– Ты знаешь, когда состоялось первое такое шествие? – прокричал он Сальваторе.
– Нет, – откликнулся тот, – но ты мне, конечно, скажешь.