Нью-Йорк
Шрифт:
Совершенно ясно, подумал Элиот, что этот малый хоть и красив, но небольшого ума. Сойдет для компании контрабандистов и матросни, а так – деревенщина. Он уверился, что Кейт, столь искушенная в беседах, никоим образом не может увлечься подобным типом. Успокоенный, он взял второй ломоть яблочного пирога.
А потому был еще больше признателен за короткий разговор, которым завершился обед.
Уже почти настала пора уходить. Кейт сделала все, чтобы развлечь своего кузена Джона. Она спросила его о любимых занятиях и выяснила, что больше всего ему нравилось на берегу, а еще лучше – на борту корабля. Действуя осторожно, она узнала некоторые подробности
Перед тем как они встали из-за стола, Дирк Мастер взял с ее родителя слово еще раз зайти, пока он в Нью-Йорке, и Кейт обрадовалась учтивому обещанию отца так и сделать.
– Вы посмотрите весь суд целиком? – спросил купец.
– От и до.
– А мисс Кейт?
– О да! – вдохновенно вторила она. – Отец озабочен королевской тиранией, но я приехала поддержать свободу прессы.
Ее отец улыбнулся:
– Моя дочь придерживается мнения поэта: «Убить хорошую книгу значит почти то же самое, что убить человека».
Цитаты такого рода звучали изо дня в день в их бостонском доме.
– «Кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум», – не замедлила подхватить Кейт.
Хозяин посмотрел на них обоих и тряхнул головой.
– Звучит знакомо, но откуда это? – спросил он с искренним непониманием.
Кейт удивила надобность напоминать. Это было сказано Джоном Мильтоном, автором «Потерянного рая». Цитата не из поэмы, а из памфлета, величайшей апологии свободы слова и печати всех времен и народов.
– Это из «Ареопагитики» Джона Мильтона, – сказала она.
– Ах да, Мильтона, – подхватил хозяин.
Но юный Джон наморщил лоб.
– Из Гаррия кого?.. – спросил он.
Это случилось внезапно. Она не успела даже подумать и расхохоталась.
А юный Джон Мастер зарделся и устыдился.
– Ну что тут скажешь, – бодро заметил ее отец на обратном пути, – обед мог быть и хуже. Хотя мне жаль, что твои нью-йоркские сородичи оказались контрабандистами.
– Мистер Мастер кажется знающим человеком, – предположила она.
– Гм… В своем роде, смею судить. А мальчик, боюсь, безнадежен.
– Возможно, ты слишком суров, – дерзнула она возразить.
– Вряд ли.
– Он мне понравился, отец, – сказала она. – Очень.
Суд находился на первом этаже Сити-Холла, что на Уолл-стрит. Помещение было просторным и светлым. Судьи Филипс и Деланси – в париках и алых мантиях – уселись на возвышении. Жюри собралось слева на двух скамьях. Разношерстная толпа расположилась по краям зала и на полу. Общество смахивало на протестантскую паству в ожидании проповеди. В центре, перед судьями, была огороженная скамья подсудимых, похожая на выделенную церковную. Идти обвиняемому было недалеко, благо камеры находились в цокольном этаже.
У Кейт с отцом были хорошие места в первом ряду. Кейт жадно озиралась по сторонам, впитывая картину. Но самым интересным было видеть, как изменился отец. Стороннему наблюдателю он показался бы спокойным, бдительным адвокатом, каким и был, однако Кейт его необычная бледность, блеск в глазах и
Генеральный прокурор Бредли, в черной мантии и парике, дородный и уверенный, отвешивал короткие поклоны то одному, то другому. Для защиты печатника суд назначил довольно толкового адвоката по имени Чемберс. Генеральный прокурор кивнул и Чемберсу, словно говоря: «Сэр, вы неповинны в том, что потерпите поражение».
И вот возникло оживление. Открылась маленькая дверь в задней части зала, и два стража в черном, похожие на огромных шмелей, ввели Зенгера. Тот, заключенный между ними, казался очень маленьким – приятный человечек в синем сюртуке, который, однако, держался отважно и с поднятой головой дошел до клетушки со скамьей, где и был заперт.
Прочли обвинение. Генеральный прокурор встал.
Кейт уже бывала в судах. Она знала, чего ждать. В скором времени юрист объявил Зенгера «подрывным элементом», виновным в клевете, призванной скандализировать и очернить доброе имя губернатора Косби. Жюри внимало. Ей было не прочесть мыслей присяжных.
Затем поднялся Чемберс и вяло сказал несколько слов в защиту печатника. Кейт увидела, что отец насупился.
– Заступники Зенгера могли бы выставить защиту и получше, – шепнул он ей на ухо.
Но тут произошло нечто странное. Преклонных лет джентльмен, тихонько сидевший в заднем ряду, вдруг встал и чопорно пошел вперед.
– Ваши чести, если вам будет угодно, я нанят представлять подсудимого.
– А кто вы такой? – раздраженно осведомился один из судей.
– Гамильтон, Ваша честь. Эндрю Гамильтон. Из Филадельфии.
И Кейт увидела, как ее отец вздрогнул и возбужденно подался вперед.
– Кто это? – спросила она.
– Лучший судебный адвокат в Америке, – тихо ответил он, тогда как помещение наполнилось гулом.
Было ясно, что судьи и генеральный прокурор захвачены врасплох, но сделать ничего не могли. Они удивились еще сильнее, когда филадельфийский адвокат хладнокровно уведомил их:
– Мой клиент не отрицает того, что публиковал оскорбительные статьи.
Таким образом, прокурору не понадобилось вызывать свидетелей. Последовала долгая тишина, наконец прокурор Бредли, теперь уже изрядно озадаченный, встал и заявил, что коль скоро подсудимый не отрицает того, что печатал клевету, жюри должно признать его виновным. Чуть нервно глянув на Гамильтона, он также напомнил жюри, что не имеет значения, правдивы были статьи или лживы. Они в любом случае являются клеветой. Затем прокурор перешел к пространному цитированию законов, положений общего права и Библии, после чего объяснил жюри, почему клевета считается столь тяжким преступлением, а также то, что у них нет иного выбора, как только признать Зенгера виновным. Наконец он сел.
– Гамильтон уже проиграл, – шепнула Кейт отцу, но тот ответил коротко: «Жди».
Старик из Филадельфии, похоже, никуда не спешил.
Он подождал, пока Чемберс не скажет несколько слов в защиту, после чего отложил свои бумаги и медленно встал. Он обратился к суду почтительно, однако лицо его выдавало легкое недоумение из-за всего происходящего.
Ибо ему, сказал он, непонятно, что они тут делают. Если обоснованная жалоба на скверное руководство есть клевета, то это для него новость. На самом деле – он покосился на жюри – ему бы и в голову не пришло, что статьи в газете Зенгера относятся к губернатору лично, если бы обвинитель не заверил в этом суд. При этих словах несколько присяжных ухмыльнулись.