Нью-Йорк
Шрифт:
С другого берега Ист-Ривер могло показаться, что пейзаж сошел с полотна Вермеера. Тихие воды, мирная картина: длинная, низко прочерченная линия далеких причалов, все еще носивших имена вроде Бикман и Тен Эйк, уступчатые остроконечные крыши, приземистые склады и парусники на рейде. В центре же ловчился ужалить небо изящный маленький шпиль церкви Троицы.
Однако обстановка на улицах была далека от мирной. В Нью-Йорке уже проживало десять тысяч человек, и город рос с каждым годом. Лишь половина Уолл-стрит, пролегавшей по линии бывших валов, тянулась вдоль береговой черты. Западная часть Бродвея, фруктовые сады и очаровательные голландские садики сохранились, зато на восточной стороне теснились кирпичные и деревянные
Но главной бедой для всех и каждого было зловоние. Конский навоз, коровьи лепешки, помои, мусор и грязь, дохлые птицы и кошки, всевозможные экскременты покрывали землю в ожидании, когда все это смоет дождем или высушит солнцем. А в знойный и душный день от этой гнили и нечистот исходил густой смрад. Вызревший на солнцепеке, он всползал по деревянным стенам и заборам, пропитывая кирпич и известку, спирая дыхание в каждом зобу, разъедая глаза и поднимаясь до скатов крыш.
Таков был запах лета в Нью-Йорке.
Но Бог свидетель, то был британский город. Человек, глазевший на него через Ист-Ривер, мог находиться возле деревни Бруклин, где до сих пор звучала голландская речь, но пребывал тем не менее в графстве Кингс, с которым выше по реке соседствовало графство Куинс. За островом Манхэттен и рекой Гудзон по-прежнему простиралась материковая часть, которую английский король Карл II самолично нарек Нью-Джерси.
В самом городе все так же встречались милейшие голландские домики с остроконечными уступчатыми крышами, особенно в нижней части Уолл-стрит, однако дома поновее были выдержаны в английском георгианском стиле. Старый голландский Сити-Холл тоже сменился классическим зданием, расположившимся на Уолл-стрит и самодовольно взиравшим на Брод-стрит. Голландская речь сохранилась близ рыночных прилавков, но исчезла из торговых домов.
С английским языком пришли и английские свободы. Город обладал королевской хартией с личной печатью короля. Да, бывший губернатор потребовал взятку за хлопоты в получении сего королевского признания, но этого следовало ожидать. Когда же хартия была дарована и запечатана, свободные люди города могли ссылаться на нее сколь угодно долгое время. Они выбрали своих городских советников; они были свободнорожденными англичанами.
В Нью-Йорке нашлись бы люди, способные упрекнуть эту английскую вольницу в несовершенстве. С ними согласились бы и рабы, торговля которыми на рынке близ Уолл-стрит неуклонно расширялась, но то были негры – люди низшего сорта, как в общем и целом полагали ньюйоркцы. Возможно, что и женщины Нью-Йорка – те, что еще помнили старое голландское право, уравнивавшее их с мужчинами, – посетовали бы на свой униженный по британским законам статус. Но честные англичане были твердо уверены в непристойности подобных жалоб со стороны слабого пола.
Нет, главным было бежать тирании королей. Пуритане и гугеноты держались в этом единого мнения. Не надо Людовика, короля французского, не надо католика Якова. Итогом «Славной революции» 1688 года стало превосходство протестантского британского парламента над королем. В отношении «общего закона» [18] – право на суд присяжных и ассамблеи, оспаривающие неподъемные налоги, тогда как иные из этих древних прав восходили к Великой хартии вольностей, принятой пятьсот лет назад, а также к более ранним установлениям. Короче говоря, жители Нью-Йорка пользовались не меньшей свободой, чем их добрые английские друзья, которые еще и века не прошло, как отрубили голову своему королю, когда тот попытался стать тираном.
18
Первоначально
Вот почему был так важен завтрашний суд.
Два человека шли по дороге. Тот, что был в наглухо застегнутом коричневом сюртуке, испытывал неудобство. Возможно, ему было просто жарко. А может быть, его беспокоило что-то еще.
Мистер Элиот Мастер из Бостона был славный человек, который пекся о своих детях. Он также был осмотрительным адвокатом. Он, разумеется, улыбался, когда это бывало уместно, и смеялся, когда его к этому приглашали, хотя не слишком громко и не очень долго. Поэтому для него было необычно переживать из-за возможной ужасной ошибки.
Он только что впервые встретился со своим нью-йоркским кузеном, но уже успел составить впечатление о Дирке Мастере. Он всегда знал, что их деды – его тезка Элиот и дед Дирка Том – избрали разные стези. Бостонские Мастеры не водились с Мастерами из Нью-Йорка. Но Элиот, собравшись посетить Нью-Йорк, задумался: не пора ли восстановить отношения, ведь времени прошло немало. Однако, прежде чем написать своему кузену, он навел кое-какие справки об этих людях и убедился, что купец был состоятельным человеком. Для Элиота это явилось облегчением, ибо он был бы разочарован наличием бедного родственника. Но относительно натуры – что ж, в ней еще предстояло разобраться.
Поскольку было жарко, купец был одет в просторную легкую рубашку, которая называлась «баньян»; вполне разумно. Но шелковый жилет под ней огорчил адвоката. Слишком яркий. Да и парик избыточно пышный, а крават повязан чересчур небрежно. Не есть ли это свидетельства легкомыслия? Хотя сородич со всей сердечностью пригласил Элиота остановиться в его доме на время суда в Нью-Йорке, Элиот Мастер договорился о том же со знакомым надежным юристом; при виде же шелкового жилета кузена он счел свой выбор мудрым.
Никто не признал бы в них братьев. Дирк был высок, белокур, с лошадиными зубами и добродушными уверенными манерами. Элиот был среднего роста, шатен, с широким и серьезным лицом.
Бостонские Мастеры жили на Пэчес-стрит. Элиот был дьяконом конгрегационной церкви Старого Юга и членом городского управления. Он был не чужд бизнеса. Как же иначе, среди бостонских верфей и водяных мельниц? Жена его брата занималась пивоварением, – к счастью, это было доброе, солидное предприятие. Но Элиот, будучи выпускником Бостонской латинской школы [19] и Гарвардского университета, превыше всего ценил образование и моральные устои.
19
Первая государственная средняя школа на территории современных США.
Он сомневался в наличии того и другого у своего нью-йоркского кузена.
Несмотря на свою осторожность, Элиот Мастер был готов постоять за принципы. В отношении рабства, к примеру, он занимал твердую позицию. «Рабовладение – зло», – говаривал он своим детям. Тот факт, что теперь даже в Бостоне на каждые десять человек приходилось по одному рабу, не производил на него ни малейшего впечатления. В его доме рабов не было. В отличие от многих упертых бостонцев прошлого, он, будучи протестантом, исповедовал веротерпимость и, как его пуританские предки, отчаянно сопротивлялся любым попыткам тирании со стороны короля. Именно поэтому он и прибыл в Нью-Йорк на суд.