Нью-Йорк

Резерфорд Эдвард

Все это меня бы не касалось, когда бы не Госпожа. Никто не знал почему – Ян сказал, что она небось с кем-то рассорилась, – но в октябре она прислала письмо, в котором сообщила, что подумывает вернуться в Нью-Йорк, и мисс Клара позвала брата, чтобы решить, как быть дальше. Я тоже был с ними в гостиной.

– Если она приедет, то лучше тебе отсюда убраться, Квош, – сказали они мне оба.

– Квош находится под нашим присмотром, – напомнила мисс Клара.

– Разумеется, – кивнул Ян. – И я, по-моему, придумал. Есть место, где о нем хорошо позаботятся, а

делать придется мало. – Он улыбнулся мне. – Я, знаете ли, говорил с самим губернатором.

– С лордом Корнбери? – спросила мисс Клара.

– Представь себе. Его светлость, похоже, подыскивает себе личного слугу. Я рассказал ему о Квоше, и он проявил крайний интерес. – Ян повернулся ко мне. – У него, Квош, тебя не обидят. Да и другое важно: губернаторы правят всего несколько лет, потом возвращаются в Англию. Если его светлость будет тобой доволен, в чем я не сомневаюсь, то он, когда закончится срок его пребывания, даст тебе вольную.

– Но вдруг лорд Корнбери решит продать Квоша? – возразила мисс Клара.

– Я подумал об этом. Лорд Корнбери дал слово в том, что если останется недоволен, то продаст нам Квоша назад по той же цене.

– Ты уверен, что Квошу будет хорошо?

– Хорошо? – рассмеялся мистер Мастер. – Да ему будет лучше, чем нам!

– Квош, – обратилась ко мне мисс Клара, – если тебе будет плохо, немедленно возвращайся ко мне.

– Полно, – сказал Ян, – лорд Корнбери еще не видел Квоша. Но если все сложится, Квош, я буду тебе благодарен, потому что это всенепременно улучшит мои отношения с губернатором.

– Я сделаю все, что смогу, – сказал я.

Вот так и получилось, что за каких-то полтора года я перешел из рук того лютого плантатора в дом самого губернатора.

Его светлость был древнего рода Хайдов, сын и наследник дядюшки королевы графа Кларендона. Так что королевских кровей. Но в нем не было ни тени спеси. Он держался неизменно учтиво, даже с рабами вроде меня. Он был довольно рослый, хорошо сложен, с темными волосами и большими карими глазами. Он стал бы черным, как жук, если бы не брился ежедневно и тщательно, – и брить его входило в мои обязанности. Я никогда не жил у аристократа, а потому внимательно наблюдал за ним, стараясь понять, как ему угодить и что он сделает дальше.

Вскоре я понял, почему Яну так хотелось порадовать лорда Корнбери. «Я тори, – с улыбкой говаривал его светлость. – Я почитаю королеву и ее двор. А как же иначе, когда прихожусь ей кузеном?» Он благоволил к знатным семьям, державшимся на английский лад, и поощрял их конторами, контрактами и землями. За это его недолюбливало голландское меньшинство, еще помнившее несчастного мингера Лейслера. Да и он их, по-моему, не сильно жаловал. Но к счастью, я достаточно неплохо говорил по-английски, а после многих лет у Босса умел расположить к себе хозяина.

У его светлости с женой было пятеро детей, но живы остались лишь двое: Эдвард, которому было двенадцать, когда я прибыл, и красивая темноволосая девочка восьми лет по имени Феодосия. Эдвард большую часть времени

проводил с наставником, а Феодосия – с матерью. Мои обязанности касались только его светлости. С ним было легко, потому как он, хотя и требовал порядка, всегда объяснял, чего хочет, и если оставался доволен, то говорил мне. С людьми, которые к нему являлись, он всегда был обходителен, и все же я видел, что за его хорошими манерами скрывалось честолюбие.

– Губернатор должен оставить след, – так он однажды выразился.

В частности, он горел желанием укрупнить англиканскую церковь Троицы и часто принимал членов приходского совета, куда входил ряд виднейших купцов. Он выделил этой церкви большой земельный участок в западной части города. И еще вымостил Бродвей красивым булыжником на всем протяжении от церкви Троицы до Боулинг-Грин, что перед фортом. Он также поставил англиканских священников в кое-какие пресвитерианские и голландские церкви – и это очень не понравилось тамошним прихожанам. «Джентльмены! – сказал он им. – Простите, но такова воля королевы». Все это было частью его плана. Однажды я присутствовал при его разговоре с приходским советом церкви Троицы. «Нью-Йорк – английское название, – заявил он, – и мы ожидаем, что вы и англиканское духовенство сделаете его английским по сути».

Он не ведал гордыни, однако во всем любил стиль. В губернаторской резиденции в форте имелись приличные помещения, но не было элегантности. «Это дом никуда не годится», – говорил он. Однажды мы взяли лодку и отправились на Нат-Айленд, до которого рукой подать от оконечности Манхэттена, и он, прогуливаясь там под каштанами, сказал мне:

– Восхитительное место, Квош. Восхитительное!

И, не теряя времени, затеял на невысоком холме строительство красивого дома. Вскоре остров уже назывался Губернаторским.

За это, конечно, пришлось платить. Однако налог на городские укрепления как раз принес свыше тысячи фунтов – вот он и воспользовался. Кое-кто из купцов-налогоплательщиков негодовал, но ему не было дела.

– Сейчас на нас никто не нападает, – заявил он.

За это время я от случая к случаю виделся с мисс Кларой и остальным семейством, но о Госпоже речь больше не заходила, пока однажды я не повстречал на Уолл-стрит Яна.

– Она вернулась, Квош, – сказал он. – Вернулась и выяснила про все губернаторские дела против голландцев и ради англикан. Через три дня объявила, что больше не вернется, и снова отправилась в Скенектади. – Яна разбирал смех. – Благослови Господь лорда Корнбери!

А у меня тоже была причина благодарить его светлость. Однажды он заметил, что я смурной, и спросил, в чем дело, и я сказал, что гадаю о судьбе моего Гудзона. И что он сделал-то! Разослал письма во все порты по всему белу свету, где торговали англичане, да еще на каждое английское судно – пусть наведут справки.

– Это займет время, и я ничего не обещаю, – сказал он, – но мы попробуем.

Добрый он был человек.

Он удивил меня, когда мы пробыли вместе уже больше года.