Нюрнберг. На веки вечные
Шрифт:
Шейнин вмиг отшатнулся от своего товарища. Аллен Уэлш не стал ничего говорить – он понял, что переубедить мастодонта не получится. Американцы с видом побитых щенков быстро разбежались по машинам и направились в «Гранд- отель», где должна была разместиться советская делегация…
Даллес прибыл в спешке – рейс задержали, и ему по прибытии едва хватило времени, чтобы соблюсти формальные процедуры и доложить о своем приезде генералу Эйзенхауэру как руководителю Американской оккупационной администрации посредством телефонной связи напрямую из Нюрнбергской комендатуры. Потом надо было успеть встретиться с Джексоном, который, как назло, спешил на встречу с русскими – важно было перехватить его до прилета борта Вышинского, чтобы поделиться целью приезда и мнениями Донована и Трумэна. Сделать это удалось только в машине – Джексон уже спешил на аэродром. Вся эта спешка лишила Даллеса возможности толком осмотреть городские пейзажи. И потому только сейчас из окна автомобиля он смог более или менее полноценно
Вековая брусчатка старого города, остроконечные шпили зданий, словно сошедших со страниц братьев Гримм, древняя германская архитектура, тяжелые кованые ворота старинных замков (используемых уже давно совсем не по прямому назначению), узкие улочки – все это словно дышало историей Германии. Не только древней, в которую город этот навсегда войдет одним из судьбоносных, но и новейшей, немного подпортившей его репутацию… В 1927 году в Нюрнберге состоялся первый съезд Национал- социалистической рабочей партии (НСДАП), так как Гитлер считал, что готическая архитектура Нюрнберга наиболее полно воплощает германскую культуру. Главным местом действия были расположенные на окраине города Арена Луитпольда – площадь для демонстраций, вмещавшая до 150 000 человек, – и Зал Луитпольда вместимостью до 16 000 человек, в котором проходили собрания. По проекту Альберта Шпеера – ныне одного из подсудимых на предстоящем процессе – в этом районе должен был быть создан грандиозный комплекс «Цеппелинтрибуна», предназначенный для проведения партийных съездов. Выстроенные там колоссальные сооружения засняты в фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли» и других произведениях тогдашних кинодокументалистов… В 1935 году здесь издаются Нюрнбергские расовые законы, окончательно исключившие евреев из жизни немецкого общества. В 1938 году здесь же происходит грандиозный (и последний) партийный съезд нацистов, в котором участвовало около одного миллиона человек. Во время бомбардировки 2 января 1945 года было разрушено около 90 % старого города, но, несмотря на это, в каждом квадратном сантиметре ощущалась связь времен, и ощущение это приободряло Даллеса, которому сейчас как никогда казалось, что именно в его руках бразды правления колесницей истории, что от него зависит ее следующий лихой поворот.
Примерно те же картины созерцал из другого автомобиля, двигавшегося по той же дороге, Андрей Януарьевич Вышинский. И мысли его посещали примерно те же самые. С той лишь оговоркой, что его в окружающей картине впечатлила не ее историчность, а порядок и относительная чистота, – конечно, в той степени, в какой она допускается положением оккупированного и пострадавшего от бомбежек города. Американцы, насадившие на своей территории свои порядки, для начала расставили всюду кордоны, затем постарались разгрести руины, убрать значительную часть крупного строительного мусора и начать восстанавливать то, что было разрушено их же бомбами. Вышинский не так давно работал на территории Советской оккупационной зоны в Берлине под началом маршала Жукова, которому оказывал правовую поддержку в первые дни после освобождения Германии. Так вот там он такого порядка и дисциплины не видел – всюду царила разруха, пьянство, разврат, мародерство, издевательство над мирными немцами. Здесь же жители оккупированного города жили в мире со своими новоявленными оккупантами, что было для Андрея Януарьевича в диковинку – не то, чтобы он считал, что мирных немцев надо бить и насиловать подобно тому, как делали это советские солдаты, но непривычно было ему видеть образцовый уклад. В какой- то момент он даже позавидовал удивительной покладистости и тактичности американцев, подумал, что неплохо бы нам поучиться у них этому, но уже очень скоро отогнал от себя эти мысли, вспомнив вдруг, что прибыл сюда не для дружбы, а для войны – пусть и закулисной – со вчерашними союзниками.
Тем же вечером в просторном ресторане «Гранд- отеля», также быстро и качественно восстановленного американцами после бомбежек Нюрнберга, он, в компании прибывших сюда судей и прокуроров из союзных государств, входящих в оргкомитет Трибунала, произнес такой тост:
– Уважаемые дамы и господа! Сегодня мы собрались здесь, в городе, представляющем собой вчерашнюю цитадель и обитель нацизма, чтобы начать трудное дело – уничтожение гидры, которая почти 20 лет опутывала весь земной шар не только физическими, но и идеологическими путами расовой теории, чудовищной по масштабу и последствиям. Неслучайно выбран этот город местом скоро и правого суда над теми, кто обрек на мучительную смерть миллионы ни в чем не повинных людей – ведь именно здесь, на земле Нюрнберга, зарождался некогда этот ужас. Перед нами стоит сложная задача, при выполнении которой мы должны помнить и понимать две вещи. Во- первых, что нет и не может быть никакого оправдания для тех, на чьих руках кровь такого количества невинных жертв. Во- вторых, что в демагогии, в искусстве врать и вводить в заблуждение им нет равных, и, начав играть на их поле, очень важно не принимать за основу навязываемые ими правила, так как велик риск заведомо проиграть. Давить гидру надо безжалостно, не давая ей шанса устроить судоговорение и вывернуться
«Ловко», – подумал Даллес и улыбнулся. Они с Шейниным сидели за столиком в углу зала и, потягивая виски, беседовали о перспективах начинающегося процесса.
– Не в моей компетенции совать нос во внутреннюю политику такой державы, да еще и нашего союзника, но понимаю, что твой приезд сюда не случаен,.. – набравшись смелости после четвертой или пятой рюмки, заговорил Шейнин. – И, конечно, связан с началом процесса, в котором не все гладко…
– Ты абсолютно прав. Я бы мог поддержать демагогию руководителя вашей делегации, но скажу откровенно. Я прибыл для того, чтобы не дать вашей стороне возможности сорвать начало работы трибунала…
Даллес ожидал увидеть удивление в глазах своего собеседника, но тот посмотрел на него ледяным взором, негласно подтверждая правильность сведений, которыми располагало УСС.
– Это верно. Многие у нас не хотели бы начала работы трибунала, – процедил Шейнин.
– Кто, например?
Следователь хохотнул:
– По- моему, проще перечислить тех, кто ратует за суд, «скорый и справедливый», – процитировал Лев Романович Устав Трибунала.
– И все же?
– Про сильных мира сего говорить не буду – сам понимаешь, что может быть мне за такое, да и не моего это ума дело. Тут ты больше располагаешь материалом. Скажу только, что Вышинский говорил мне накануне вылета…
– И что же?
– Например, что объективного расследования у Трибунала не выйдет по причине того, что не все мы, советская сторона, можем ему рассказать. Например, не можем привести сюда свидетелей бесчинств гитлеровцев из числа тех, кто был у них в плену, потому что у себя на родине подавляющее большинство тех, кто был во время войны за линией фронта, арестованы как предполагаемые предатели. Что же получается – на родине их судят за то, за что здесь захотят наградить? Так не пойдет. Значит, получится, будто Советский Союз и не пострадал вовсе.
– А, может, все- таки поступиться интересами национального правосудия и сделать, ради общего блага, из них героев? – предложил Аллен Уэлш.
– Это можно. Только у первого, кого станут допрашивать в качестве свидетеля, спросят об обстоятельствах, при которых он попал в плен. А он и расскажет, что случилось это по причине явной неподготовленности Советского Союза к началу боевых действий. Как же, скажут, ведь вас же предупреждали союзники, и предупреждали многократно?! А мы что ответим? Что верили не им, а Гитлеру, с которым… Ну, в общем, ты сам все знаешь. Плюс ко всему мы просто не умеем работать.
– Что это значит?
– Что Устав Трибунала предложила ваша сторона, а мы, ничтоже сумняшеся, проголосовали за его утверждение, всерьез не воспринимая идею суда и не имея никаких представлений о международном праве и его канонах. – Это высказывание советского следователя удивило Даллеса, и его собеседник поспешил обосновать свое высказывание: – Кто у нас последние 30 лет осуществляет правосудие? Крестьяне с низшим образованием, которых партия выбрала в судьи и прокуроры, которые под себя, под собственный слабый интеллект, выдумали законы и сами претворяют их в жизнь так безграмотно и вероломно, как подобает палачам инквизиции – то есть по приказу. Логика такова: если по сути человек виноват – нет разницы, за что его судить и как доказывать его вину. Главное чутье. Подойдет такая логика для Трибунала, за работой которого будет наблюдать весь мир?! Ведь как вести следствие по- настоящему, как собирать доказательства без пыток с целью получения признательных показаний, как доказывать причастность лиц к совершению инкриминируемых им преступлений – мы просто не представляем. Ладно дома, а что, если мы здесь, перед всем миром, демонстративно угодим в грязь лицом?! Да и неизвестно еще, что начнут говорить сами обвиняемые в адрес нашего руководства, и сможем ли мы парировать их доводы должным образом …
Разведчик с пониманием посмотрел на разоткровенничавшегося приятеля, как видно опьяненного воздухом свободы, алкоголем и обществом человека «оттуда» – не зомбированного шпиономана из Москвы, а светского дипломата с признаками разума, – и уточнил:
– И что вы намерены делать, чтобы сорвать процесс?
Шейнин отпил из бокала и, еще более понизив голос, ответил:
– Ну кое о чем ты уже знаешь.
– О чем?
– О провокации с самолетом. В горах Чехословакии еще действительно кое- где ведутся боевые действия, но пули в фюзеляже нашего самолета принадлежат далеко не чешским боевикам, уж поверь…