NZ /набор землянина/
Шрифт:
В мозгу само собой крутилось кино. Камера за камерой, виды плоские, объемные, сканы просветные, инфракрасные и еще черт-его-знает какие. Я зафиксировала крупный план лица Тэя и запросила данные. Икнула от изумления: имперский дознаватель в ранге «тэй», интуитивно оцененном как генеральский. Подлец назвал мне должность вместо имени! Подлец знал про сейф и полагал, что эту дрянь уворуют на моем пепелаце? Если так, я понимаю и внимание к себе, и отпад челюсти при виде подмененного корабля. Интересно: а когда угнали мою «Стрелу»? Сволочь Тэй ведь шел к причалу, твердо зная: корабль там. И потребовал немедленно сообщить о подмене. Меня и подозревал? Или
Голова пошла кругом от бестолковых, лишенных почвы подозрений и умозаключений. Я не гадалка. И это не мое дело, рекомендация была верной. Надо плюнуть и забыть.
Я не плюнула и уточнила еще одно перед забыванием: бывал ли указанный дознаватель в нашем габе прежде? Данные не подлежали оглашению. Все, в мусор эти глупости. Зря тратила время и выказывала заинтересованность. Проще и умнее поболтать с павлино-страусом. Но едва ли это уместно. Чую, дело грязное и не по моим силенкам.
А вот свежее и атипичное.
«В секторе шесть драка. Рекомендация: не вмешиваться, причины понятны, меры принимаются». Согласна.
«Критическое потребление окислителя в пункте передержки животных. Требуется решение по усыплению, пересылке и так далее». Наследство лилового лентяя. Гляну. Сектор пять, почти рядом.
Я спустилась на базовый уровень и побрела по колено в траве. И тут меня садануло в затылок так, что звездочки закружились перед глазами.
«Попытка самоубийства. Главная грузовая колонна, балкон 71.» Без рекомендаций.
Верещать я начала сразу и громко. Сошло это за вызов служебного транспорта или автомат прибыл меня гасить — не знаю. Но явился в полминуты, я только успела сориентироваться и ломануться к грузовой башне, где прежде не бывала. Оказывается, автоматы именуются официально габаритами — удобно. Имен у них нет, зато есть индексы и номера, а еще у них есть выдвижное место наездника. Мой призовой летун звался габарит контроля ВС, то есть для удобства мы договорились — Вася. Мы вообще много о чем успели поболтать. Затылок дико гудел, меня трясло и слова из меня сыпались, как горох из худого мешка — дробно, часто, бестолково.
Когда я поступила в институт, не куда хотела, но все же высшее впереди, на меня поспорили два второкурсника. Один выиграл. Второй мне же и рассказал. Через день меня отчислили: я их избила. Нет, я не монстр и драться толком не умею, но аффект — штука страшная даже без баллонного ключа, с тех пор знаю. После отчисления я твердо решила не отсвечивать: ну что это за мир, фи… Потом я передумала. Ведь ни один из говнюков не огорчился бы. А доставлять уродам радость? Вот еще. Я же знаю, что уроды. Уже знаю. Но то состояние пустоты я запомнила. Как стояла у окна и думала, что выйти — это хорошо. Что я полечу. Тяжесть с души вниз, сама душа вверх. Шмяк — и станет легко. Ну, есть ли толк в мире, где отчисляют меня, а эти — правы, достойны жалости… Позже я узнала, один из них был сынком важного геморроя. И мне повезло, вполне себе толковый мужик ректор рисковал, чтобы не открыли дело и не засадили меня за тяжкие телесные. Потому что чем весомее кошель, тем проще обвинять.
Еще утром, когда я лежала в обнимку с чистой тарелкой, мне казалось: в габе не бывает таких историй. Ну, на хрена вообще все технологии, если отчаяние так же слеп о, слаб ои неконтролируемо?
— Вася, — бормотала я сквозь зубовный цокот, — Ты можешь при мне постоянно,
— Ответ частично положительный, по вызову явка при наличии свободного времени, — чеканил польщенный габарит. — Габберу полагается личный проводитель, уточняю: ваш отсутствует?
— Посмотри в акте.
— Формально имеется. Фактически не сканируем моими средствами опознания. Проверяю отчетность. Проверяю уровень свободных сделок. Проверяю частные и речевые договора. Проверяю кросс-ссылки.
— Какой ты умный, — льстиво заныла я.
— Отправлен гидом в туристический габ Грибовидной туманности, — в голосе габарита звучало отчетливое замешательство. — Договор речевой, контрактатор — габрехт в отставке.
— Вот лярва лиловая!
— Подтверждаю.
— О, повысь себе атипичность на пунктик.
Он аж загудел от удовольствия. Я перестала стучать зубами. Отпустило, и вовремя. Не могу же я кого-то отговаривать, если сама в истерике.
Грузовая колонна была величественна. Высь терялась в облаках, заслоненных тяжеленными корпусами крупнотоннажного и габаритного, помещенного на платформы или подвешенного под тяговыми автоматами. Все это металось, скользило, танцевало. Так слаженно, что глянуть в радость. Мой Вася — мошка в стаде слонов — лавировал, как бог. Мы возносились к свету сквозь тишину и мигания маячков. Номера балконов я не прослеживала, ярусы были разными — узкими, совсем плоскими, ячеисто-сотовыми, монолитно гигантскими с громадой ворот. Семьдесят первый балкон находился под потолком. На краю перил стояла типичная такая Гюльчатай из арабских сказок — в белом просторном одеянии, укутанная до глаз. На голове узорный тонкий платок, покрывающий плечи. Из-под платка вьются змейки кос, достигают колен и завершаются золотистыми шариками украшений. Гюльчатай рослая — чуть выше меня. Трогательно стройная. Глаза у неё огромные, человеческие. Но ужасно, окончательно пустые. Улететь бедам вниз, а душе вверх мешает бездушный габарит: он накрепко вцепился в сумасшедшую и ожидает моего прибытия.
— Кто такая? — спрашиваю, присаживаясь на узкие перила и опираясь ногами в седло Васи.
— Нет данных. ДНК вне единой базы. Ведем несистемный поиск вариантов, все предыдущие попытки анализа не дали результата. На опрос не отзывается. Предполагаем нарушение речевой функции.
— Да уж, с атипичностью у вас облом. — Я покосилась на Гюльчатай и сообщила ей, что выбрала имя для общения — ну, это самое. Молчит, зараза. А вдруг тут вообще другая сказка? Ладно, пока пробуем свои идеи, чужих все равно негде занять. — Он бросил тебя? Давай рассмотрим вариант: просто накладка и он забыл. Вас таких много при нем? Или я все путаю и те то думаю? Видишь ли, сегодня день потеряшек. Любящие родители умудрились не заметить пропажу младенца в тонну весом. Мы их нашли, уж как радовались, не передать.
— Потерял, — глаза обрели осмысленность и наполнились надеждой. — Божественный потерял и страдает.
Блин, урод, если не страдает. Голос у этой Гюль глубокий, бархатный. Рыдает она искренне, глазищи — обзавидоваться можно. Серо-синие, с переливом. При перемене света они меняются как хамелеон к зеленому и лиловому. Рисунок радужки узорный. Кожа нежнейшая. Ресницы вообще, укорачивать впору: в брови упираются и царапают край ткани платка. И все это совершенство под завязку набито лебединой верностью, как подушка — пухом. Значит, головой вниз без вариантов, с восторгом грядущей встречи. Кто такой циник? Лебедь со встроенным стоп-краном, ага…