О Чехове
Шрифт:
Он умер не вовремя. Будь жив он, может быть, все-таки не дошла бы русская литература до такой пошлости, до такого падения, до изломавшихся прозаиков, до косноязычных стихотворцев, кричавших на весь кабак о собственной гениальности...
***
Выдумывание художественных подробностей и сближало нас, может быть, больше всего. Он был жаден до них необыкновенно, он мог два-три дня подряд повторять с восхищением удачную художественную черту, и уже по одному этому не забуду я его никогда, всегда буду чувствовать боль, что его нет.
***
Раз он купил книжечку, составленную из некоторых произведений моих и Андреева, с пышным
– Это французский депутат Букишон, а это казак Ашинов.
***
– Ах, с какой чепухи я начал. Боже мой, с какой чепухи!
– говорил он.
Если бы он даже ничего не написал, кроме "Скоропостижной конской смерти" или "Романа с контрабасом", то и тогда можно было бы сказать, что в русской литературе блеснул и исчез удивительный ум, потому что ведь выдумывать и уметь сказать хорошую нелепость, хорошую шутку могут только очень умные люди, те, у которых ум "по всем жилушкам переливается". И сам он чрезвычайно ценил этот талант, талант шутки, и тех, кто быстро улавливают шутку.
– Да-с, это уж вернейший признак: не понимает человек шутки, пиши пропало!
– А чаще всего, - сказал я однажды, - страдают этим женщины. Кажись, и умна, а не понимает!
– Ах, да, да. И знаете: это уже не настоящий ум, будь человек хоть семи пядей во лбу.
{212}
***
"В жизни все просто", - обыкновенно говорил он, бракуя в литературе все нарочитое, искусно скомпанованное, рассчитанное на то, чтобы удивить читателя.
***
...""для того чтобы быть достойным природного дара, стать не просто одаренным человеком, а талантливым работником, - для этого нужно воспитывать свой талант, трудиться над ним".
Чехову не нравился его успех. Он боялся своей славы, боялся стать "модным писателем".
***
"Чувство писательской ответственности - уважать свой талант, накапливать силы для истинно художественных произведений".
***
..."Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет сюжетов, в ней все перемешано - глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным. Вы, господа, просто загипнотизированы и порабощены рутиной и никак не можете с ней расстаться".
Да, (И. Б.)
***
Свободину (артисту) он писал: "Недовольство собой составляет одно из коренных свойств всякого стоящего таланта".
Во всем, что относилось к труду, он был суров, непримирим: как беспощадно отчитал он Лику Мизинову, когда она, взявшись за перевод, не выполнила работы:
"У Вас совсем нет потребности к правильному труду... В другой раз не злите меня Вашей ленью и, пожалуйста, не вздумайте
***
"Талант - это труд: талант - это ответственность, талант - это совесть".
***
"Литератор - это человек, обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совести" (из письма Чехова к Киселевой 1887 года).
***
Чехов Плещееву о Гиляровском: "Он чует красоту в чужих произведениях, знает, что первая и главная прелесть рассказа это простота и искренность, но быть искренним и простым в своих рассказах он не может: не хватает мужества".
***
"Талант - это знание жизни. Талант - это - смелость!"
{214}
***
Он писал: "Талант - это свобода, в том числе "свобода от страстей". Он говорил, что "художник должен всегда обдумывать, потому что иначе он не может жить".
***
В. Тихонов подметил в Чехове характерную черту, - "он всегда думал, всегда, всякую минуту, всякую секунду. Слушая веселый рассказ, сам рассказывая что-нибудь, сидя в приятельской пирушке, говоря с женщиной, играя с собакой, - Чехов всегда думал. Благодаря этому он сам обрывался на полуслове, задавал вам, кажется, совсем неподходящий вопрос и казался иногда рассеянным. Благодаря этому он среди разговоров присаживался к столу и что-то писал на своих листках почтовой бумаги".
Я тоже это уже отмечал, что он думает всегда о своем.
***
"Истинные таланты, - писал он брату Николаю, - всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки... Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную..."
***
...Удивительно знал он женское сердце, тонко и сильно чувствовал женственность, среди образов, рождавшихся в его мечте, есть образы пленительные, много было любивших его, и редко кто умел так, как {215} он, говорить с женщинами, трогать их, входить с ними в душевную близость...
***
Очень зоркие глаза дал ему Бог!
***
Из Воронежа родители увезли меня в свое орловское имение. Вот с этой поры я и начинаю помнить себя. Там прошло мое детство, отрочество.
В те годы уже завершалось пресловутое дворянское "оскудение", - под таким заглавием написал когда-то свою известную книгу ныне забытый Терпигорев-Атава. После него называли последним из тех, которые "воспевали" погибающие дворянские гнезда, меня, а затем "воспел" погибшую красоту "вишневых садов" Чехов, имевший весьма малое представление о дворянах помещиках, о дворянских усадьбах, о их садах, но еще и теперь чуть не всех поголовно пленяющий мнимой красотой своего "Вишневого сада". Я Чехова за то очень многое, истинно прекрасное, что дал он, причисляю к самым замечательным русским писателям, но пьес его не люблю, мне тут даже неловко за него, неприятно вспоминать этого знаменитого Дядю Ваню, доктора Астрова, который все долбит ни к селу, ни к городу что-то о необходимости насаждения лесов, какого-то Гаева, будто бы ужасного аристократа, для изображения аристократизма которого Станиславский все время с противной изысканностью чистил ногти носовым батистовым платочком, - уж не говорю про помещика с фамилией прямо из Гоголя: Симеонов-Пищик. Я рос именно в "оскудевшем" дворянском гнезде.