О чем говорят президенты? Секреты первых лиц
Шрифт:
Пришельцы явно были не готовы разделить моего легкомыслия и настаивали на своем. Я бросил фал и тут же погрузился в воду.
Катер подошел совсем близко. Один из сидевших в нем низко склонился ко мне и так, чтобы волжские волны не разнесли тайну, тихо, почти шепотом произнес: «Вам следует срочно явиться на службу».
От Завидово до центра Москвы самое меньшее, полтора часа езды. Всю дорогу я предавался тревожным размышлениям относительно побудительных мотивов, заставивших дать людям указание выловить меня из воды. Ничего утешительного, понятно, на ум не приходило. Да, даже если бы путь мой лежал к Берегу Слоновой Кости,
— Где ты пропадаешь? Вчера тебя целый день разыскивал секретариат Громыко. Сегодня мы всех поставили на ноги — безрезультатно. Откуда тебя сегодня вытащили?
— Выловили из воды.
— В каком смысле?
— В прямом… — и я рассказал свое утреннее происшествие. Обстановка слегка разрядилась.
— Ну, ладно… Одним словом, тебе придется ехать послом в Бонн.
— Чем я провинился?
— Не ты, а твой друг в Бонне.
— А он что натворил?
Шеф не ответил, сделав вид, что не расслышал, — несвежий прием, излюбленный среди тех, кто предпочитает сам задавать вопросы, чем отвечать на них.
— Вчера мне звонил Громыко. Не знаю, что там у них произошло, но он был крайне раздражен и заявил, что более не доверяет своему послу в Бонне, в связи с чем будет ставить вопрос о его отзыве из Германии. Сегодня он инкогнито выезжает в Восточный Берлин, чтобы там, на месте, утрясти все вопросы с немецкими друзьями и завершить работу по подписанию четырехстороннего соглашения. Учитывая создавшуюся ситуацию с послом, он просил тебя срочно подлететь к нему и через Э.Бара, который там неофициально заправляет всем вместе с союзниками, согласовать кое-какие детали.
Вечером я уже был в Берлине. В дороге оказалось достаточно времени, чтобы обдумать складывающееся положение.
Обстановка недоверия была для нас в те времена скорее нормой, чем исключением. Однако громогласное заявление министра о недоверии своему послу выглядело серьезным исключением и из этой нормы.
Было ясно, что министр не мог сделать подобного заявления человеку, отвечавшему за безопасность страны, не обосновав его должным образом.
С другой стороны, становилось очевидным, что Андропов отнесся к этим обоснованиям весьма скептически и поэтому предпочел отделаться от моих замечаний по поводу истинных причин конфликта ничего незначащей фразой «не знаю, что там у них произошло…».
Как выяснилось позже, он знал настоящую причину, но в то время не был готов поделиться ею со мной.
Каждый полет в Берлин — удовольствие, всякий раз прибавляющее к жизни два еще не прожитых часа. О том, что они также беспричинно улетучиваются по дороге обратно, можно не вспоминать.
Эгона Бара удалось разыскать лишь ближе к полуночи. Сравнение с выжатым лимоном он и сам тогда воспринял бы как незаслуженный комплимент. Тем не менее, он подробно изложил свою позицию по оставшимся несогласованным мелким вопросам. Кажется, основным из них было правовое положение западноберлинцев, форма печатей в их паспортах и еще какие-то технико-юридические мелочи. Записав подробно все сказанное, мы пожелали друг другу спокойной ночи.
А утром третьего сентября я отправился в Панков, зеленую часть Восточного Берлина, где находилась вилла, отведенная Громыко.
По
Охранник подвел меня к боковому входу, однако прежде, чем войти в дом, я увидел шедшего мне навстречу Фалина.
— Как хорошо, что ты прилетел! — начал он, лучезарно улыбаясь, из чего становилось ясно, что посол не ведает о нависшей над его карьерой угрозе.
Едва мы успели обменяться последними новостями, как за нашими спинами открылась дверь и на пороге появился вездесущий помощник Громыко Василий Макаров.
— Что ты здесь расслабляешься, министр с утра уже справлялся о тебе! — не давая себе труда поздороваться, обратился он ко мне в привычно-фамильярной манере. Присутствие Фалина он всем своим видом подчеркнуто игнорировал.
Войдя в дом, я увидел в большой гостиной Громыко в обществе охранника и кого-то из мидовских чинов. Мы поздоровались. — Закажите себе кофе или чаю и пойдемте на веранду, — распорядился он тоном повелительного гостеприимства.
Мы уселись.
— Юрий Владимирович передал вам наш последний разговор? — поинтересовался министр и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Вот видите, какие трансформации с людьми бывают, а ведь мириться с этим мы никак не можем!
Из сказанного стало понятно, что речь идет о недавнем разговоре, в ходе которого обсуждался — и, видимо, осуждался, — какой-то поступок Фалина.
Я понял, что оказываюсь в положении крайне глупом: одинаково неловко было как признаваться в полном неведении, так и поддерживать беседу, не зная, о чем идет речь.
К счастью, подали заказанный чай, и я перевел разговор на ночную беседу с Баром. Громыко с видимым удовольствием заверил, что большинство замечаний Бара он уже учел и, вызвав какого-то технического сотрудника, продиктовал заново две формулировки, распорядившись показать ему их уже в отпечатанном начисто виде.
Сию же секунду появился Макаров и положил перед министром список членов делегации, которые должны были вечером отправиться в Западный Берлин на церемонию подписания Четырехстороннего соглашения по Западному Берлину, которую планировалось завершить пышным банкетом.
Громыко внимательно изучил листок с хорошо известными ему фамилиями и, одобрительно кивнув, вернул бумагу помощнику. После чего попросил меня составить ему компанию до конца дня, пока перечисленные в листке не вернутся на виллу с отчетом о том, как проходило важное историческое событие.
К вечеру суета улеглась. Вилла опустела. Большая часть снующих отправилась в Западный Берлин для участия в процедуре подписания. Те же, что остались, слонялись между виллой и флигелем или смотрели телевизор. Улучив момент, я отправился на поиски Фалина, однако, безуспешно. Как мне удалось подглядеть, в списке приглашенных на ужин его не было, да и быть не могло. Там правил бал наш посол в ГДР Петр Абрасимов. Советский же посол из Западной Германии, как и его министр, находился в Восточном Берлине скорее инкогнито, хотя эта тайна была шита теми самыми нитками, которые, независимо от их цвета, всегда хорошо видны на любом фоне.