О декабристах
Шрифт:
Молю святое Провиденье
Да голос мой душе твоей
Дарует тоже утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней.
Эти строки повезла в Сибирь Александра Григорьевна Муравьева и передала Пущину в день его приезда в Читу сквозь щель острожного частокола. В прелестных своих записках Пущин говорить об этом с той удивительной теплотой, которой согрето его перо каждый раз, как пишет о Пушкине. Иван Иванович Пущин был близким другом Волконских и крестным отцом моего отца, родившегося в Сибири.
Свое знаменитое "Послание
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье.
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
*
{59}
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора.
*
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
*
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Ответ декабриста князя Одоевского:
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли;
К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели.
*
Но будь спокоен, Бард, - цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
Обет святой пребудет с нами.
*
Наш скорбный труд не пропадет;
Из искры разгорится пламя,
И просвещенный наш парод
Сберется под святое знамя.
В отношениях, сближавших Пушкина с декабристами, есть некоторая недоговоренность, своего рода драматическое молчание с обеих сторон. Пущин остановился на краю признания. С другой стороны, Якушкин рассказывает, как однажды в Каменке, в присутствии Пушкина, говорили откровенно, настолько, {60} что сочли нужным тут же замазать и превратить в шутку, а Пушкин воскликнул: "Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, а это была только злая шутка". Слова его остались без отклика.
Может быть, боялись пылкости, неуравновешенности поэта. Драматическое молчание этой недоговоренности, длившейся столько лет, освещается горькими словами поэта при прощании с Александрой Григорьевной Муравьевой: "Я очень понимаю, почему они не хотели принять меня в свое общество, я не стою этой чести".
Как согласовать эту недоговоренность и опасливое отношение декабристов к Пушкину с преданием о возложенном на моего деда поручения, не берусь судить, но счел долгом упомянуть о нем.
Пушкину суждено было еще раз увидеть Марию Николаевну; он поехал в Москву, где княгиня была вынуждена остаться несколько долее, чем рассчитывала. Она остановилась у своей невестки, жены Никиты Григорьевича, обворожительной Зинаиды Волконской. О ней не можем не сказать здесь несколько слов; слишком ярок ее образ, слишком видное место занимает она в тогдашней жизни, и слишком светел теплый луч, которым она озарила образ княгини Марии Николаевны, перед тем как он скрылся в сибирскую ночь. Красавица, женщина очаровательного ума, блестящих художественных дарований, друг Пушкина, Мицкевича, Гоголя, Веневитинова, она оставила след в истории нашего художественно-литературного развития. О ней много писано и, однако, не довольно. Еще не перешла в потомство вся прелесть этого характера, столь же живого, разностороннего, сколько пламенного.
{61} Утонченная представительница юного романтизма в его сочетании с пробуждающимся и мало осознанным еще национализмом, она была типичный плод западной цивилизации, приносящей себя на служение родному искусству, родной литературы. Под влиянием Карамзинского отношения к отечественной истории, того дидактизма, которым проникнуто его изложение; под влиянием "Венециановского" понимания русского народа, во след романтическому увлеченно рыцарством, которое позднее нашло себе выражение в Николаевской готике, - пошла в культурных кругах наших полоса какого-то странного славяно- готического патриотизма.
Люди, очень мало имевшие корней в своей стране, получившие умственное пробуждение с запада, душою все же тяготели к родине и желали видеть ее культурно равною другим странам. Этим желанием соревнования, гораздо более, нежели патриотическими побуждениями внутреннего свойства, объясняются те сюжеты из древнеславянской истории, в которых вращалось тогдашнее творчество патриотических празднеств, игр, кантат, триумфов и живых картин. Княгиня Зинаида заплатила дань этому влечению не отстать от Европы в своих писаниях и своих музыкальных произведениях. В ней все это было согрето пламенем искренней любви к искусству, к родине и, что ценнее всего, - к людям. Она умела принять, обласкать человека, поставить его в обстановку нравственную, физическую и общественную, нужную для его работы, для его вдохновения. Так, она приняла и обласкала поэта Веневитинова, так она согрела тяжелые дни Гоголя в Риме, так она спасла от болезни, привезя с собою в Рим, Шевырева.
Княгиня Зинаида Александровна играла видную роль в свете. Ее гостиная в Москве (она жила в доме {62} отца своего, князя Белосельского Белозерского, на Тверской, где впоследствии был магазин Елисеева) была местом встречи всего, что было выдающегося в области литературы и науки. Ей, между прочим, принадлежит мысль создания в Москве музея европейской скульптуры, - мысль, осуществленная только в 1912 г. основанием Музея Императора Александра III; но потомство не забыло ее, и в брошюре профессора И. В. Цветаева об истории музея имя княгини Зинаиды Волконской поставлено, можно сказать, во главу угла нового здания.