О душах живых и мертвых
Шрифт:
Николай Васильевич, давно кончив чтение глав из поэмы, укрылся в мезонине. На все вопросы он отвечал преимущественно жалобами на нездоровье или ссылался на заботы, связанные с предстоящим отъездом за границу.
Однажды Гоголь, спустившись в кабинет Погодина, подал ему объявление, составленное для публикации в «Московских ведомостях».
«Некто, – начал читать Михаил Петрович, – не имеющий собственного экипажа, ищет попутчика. Человек смирный и не заносчивый, не будет делать всю дорогу никаких запросов своему попутчику…»
– Помилуй! – Погодин ничего не мог понять. –
– Жаль, если не пропустит, – отвечал Гоголь. – Хотел я показать пример порядочного поведения, чтобы самому отбиться от докучливых вопросов.
– Стало быть, уезжаешь, Николай Васильевич? А что же посулишь будущему «Москвитянину»?
– Вижу, не помогут мне никакие объявления. – Гоголь взял мелко исписанный лоскут бумаги и удалился.
Осаду пришлось снять. Единственное, что успели еще сделать, нашли строптивому молчальнику попутчика из молодых, но надежных славянофилов.
Майским погожим днем 1840 года проводили Гоголя за Москву до первой станции. Еще раз крепко обнял путника Михаил Петрович Погодин и передал его с рук на руки Василию Алексеевичу Панову: быть ему при Гоголе глазами и ушами москвитян.
И вот птицей понеслась по летней дороге тройка. Ямщик, примостясь на облучке, зашелся в раздольной песне. Сколько ни сменяется в дороге ямщиков, кажется, звучит все та же песня без начала, без конца.
Далеко позади осталась Москва, а коляску, покрытую пылью, все так же встречают верстовые столбы, медлительные обозы и пешеходы в истертых лаптях. А то, глядь, пробежит мимо какой-то заштатный городишко, латанный на скорую руку. Не успел узнать имени, а его и след простыл, только колышется на бескрайней дороге помещичий рыдван на рессорном ходу.
Вприсвист свистнет удалой ямщик да еще подгонит коней новой песней, и снова побегут навстречу поля. В утренний или вечерний час приладится к ямщиковой песне дальний колокольный звон. В полях, куда ни глянь, трудятся не разгибаясь бессменные пахари. Услышит иной из них ямщикову песню, приложит к глазам руку козырьком и проговорит с тайным вздохом: «Эх, тройка-птица!»
В коляске было тихо. Дремал, покачиваясь от быстрой езды, приставленный дозором к Гоголю попутчик. Николай Васильевич зябко кутался в шинель, не отводя взора от полей, подернутых первой вечерней дымкой. Дальняя дорога, если неохоч человек до сладких снов, непременно наведет на разные мысли.
Эх, тройка-птица! Кто тебя, быструю, не любит на Руси? Кто выдумал и пустил тебя, необгонимую, по белому свету? Все он, расторопный русский мужик!
Седок, кутавшийся в шинель, снова покидал родину для прекрасного далека. Как всегда, был с ним единственный неразлучный чемодан, да крепко держал он под рукой драгоценный портфель. В портфеле были бережно уложены начерно законченные главы «Мертвых душ». Там, в далекой Италии, завершит он труд многих лет. Куда бы ни закинула его судьба, никогда не расстанется он с мыслями о родине.
Еще плотнее кутается путник в дорожную шинель. Свежеет вечерний ветерок, летящий навстречу, и спускается на землю благостная тишина. Только ямщик знай себе неумолчно тянет бесконечную, как Русь, песню.
Птицей летит бойкая почтовая тройка, но, кажется, и ей никогда не одолеть необъятных русских просторов.
Не здесь ли и жить богатырской жизнью богатырям? Или не они, безымянные, хранят незапятнанной честь родной земли? Или неискусны у них натруженные руки? Или есть на свете такое мудреное дело, которого не обладил бы смекалистый ум? Но глядишь, какой-нибудь умелец Абакум Фыров гоняется за волей далеко от дома в бурлацкой ватаге, а другой ищет счастья в бегах. А коли схватит беспашпортного капитан-исправник, то и отошлет в острог, а там начнут гонять колодника по тюрьмам, пока не загонят на край света.
Если же живет-терпит мужик у барина на барщине, того гляди свернет от тоски в царев кабак, а не то прямо в прорубь – и поминай, как звали… Только имя его, занесенное в реестр, купит по дешевке Павел Иванович Чичиков, и тогда придет законному владетелю последний доход от ревизской души.
При мысли о Чичикове горькая улыбка кривит тонкие губы писателя. Еще долго-долго пойдет он рука об руку с избранными героями. Может быть, лучше бы взять ему для утешения читателя совсем иных, добродетельных героев? Но словно в страхе перед ними Николай Васильевич прячется в глубь коляски. Прочь, унылые, надоедливые призраки! Пора дать отдых добродетельному герою. Давно обратили его в загнанную лошадь, и все-таки нет сочинителя, который бы на нем не ездил.
Ан нет! Уже объявился среди лихих наездников автор, который смело привел в словесность героя, вовсе лишенного всяких добродетелей. Этого героя времени величают Григорием Александровичем Печориным. Но пробил час, Печорины уходят, Чичиковы приходят. И катит в своей бричке по российским дорогам Павел Иванович, обдумывая новые предприятия. Долго-долго не покинет его неумолимый автор-обличитель. Пусть поднимутся против писателя все до единой мертвые души.
Кто же и скажет о них правду родине и братьям, если не писатель, обрекший себя на служение тебе, Русь!
А тройка знай мчится по столбовой дороге, только все темнее кажутся встречные строения да легли поперек пути черные тени. Даже ямщик примолк..
Где же они, русские люди, способные вымести из отчего дома веками накопившуюся паутину? Кто скажет вещее слово: «Вперед!»?
– Русь! Русь! – тихо взывает беспокойный путник и всматривается в ночную даль.
Но долги ли вешние ночи на Руси! Уже светает за дальним лесом, уже брезжит первый золотой луч и умываются студеной росой бархатные луга.
Почему же не жить в этом раздолье Абакуму Фырову и товарищам его, всем, кто мыкается в бегах или по острогам, всем, кому нет жизни от мертвых душ?
Эх, птица-тройка!..
Глава вторая
Михаил Николаевич Загоскин долго не мог понять: хвалят или бранят его в «Отечественных записках»?
Дело разгорелось из-за очередного загоскинского романа «Тоска по родине».
Плодовит был московский Вальтер Скотт, но от главной мысли никогда не отступал – ненавидел всякие новшества и, сколько было сил, хвалил благоденствие, ниспосланное Руси православным господом богом.