О годах забывая
Шрифт:
— Да что ты мне прописные истины!.. — отмахнулся он. — Ты же не просила, они сами, и я сам хотел помочь тебе.
— Не хочу!
— Но ведь нелегко так: и работать, и учиться. Я приехал за тобой! — тоном, исключающим возражения, сказал он.
— Что? — Наташа опустила на плитку кипящий чайник. — Что, что? — Она обернулась к нему, покачала головой. В глазах показались недобрые огоньки.
— Ну-ка, не кипятись. Лучше чаю налей!..
Налила в пиалушки ему и себе зеленого чая, придвинула на блюдечке конфеты-«подушечки». Он взял одну, подул на пиалушку:
— Горячий, вроде тебя. Не успеешь дотронуться — обожжешься. Как в детстве, так и сейчас. Не меняешься, Натка, ну совсем та же! Послушай! Я договорился. Кара Кулиевич Кулиев в принципе не возражает. Со скрипом согласился и Тахир Ахмедович, тем более — замена будет, есть. Я обеспечу… У нас одного офицера переводят в здешние края, а его жена — медицинская сестра, кстати, отлично знает туркменский, чего о тебе не скажешь. У меня двухкомнатная квартира. Одну комнату жена освободила. Но у тебя будет скоро своя однокомнатная. Я договорился и об этом. А, может, и двухкомнатная. Правда, маленькие комнаты. Ты чего улыбаешься так иронически? Юмористка!
Дверь приоткрылась, вплыла Юлька, в руках у нее красовалась запеленатая кукла.
— У всех спросил, со всеми поговорил. Узнаю тебя… Деловой товарищ. Тебя бы — в институт международных отношений! Там ты карьеру сделал бы быстрее! Чрезвычайный посол! Да, в своем амплуа. Решил! А меня не сподобился проинтервьюировать. Может быть, товарищ Иванова…
— Слушай, не трепись. — Он, чтобы охладить ее, взял томик Блока, открыл на первой же закладке наугад.
Узнаю тебя, жизнь, принимаю И приветствую звоном щита.— Эх, Наталья свет Ильинична! Ты или на щите, пли со щитом, или под щитом. Ну почему ощетинилась? Разве тебе хуже сделаю? Юлька, поедешь с мамой ко мне?
— А там пограничная застава есть?
— Есть!
— А собака хорошая есть?
— Просто замечательная! Зовут Аяксом! Или проще — Яшка-чебурашка! — И он указательным пальцем левой руки по давней детской привычке потер кончик носа. «Доволен», — догадалась Наташа, вспомнив, что этот жест с давних лет означал высшую степень удовлетворения.
— Завел все-таки, — одобрительно кивнула она. Ведь Игорь не раз поговаривал об этом.
— Доберман-пинчер! Четвертый месяц щенку! Такой славный! И стал добряком! А был злющий!
— Вроде и ты добрее становишься, когда о нем заговариваешь. Да не три ты нос! Что за противная привычка!
— При племяннице такие замечания ее родному дяде непедагогичны.
— А это уж пусть Ирина мирится с твоими привычками. Ей по чину полагается. Как у нее с преподаванием, кстати?
— Ведет в школе английский. А дома мне по-английски читает Киплинга. Племянница, поедем к нам! Тебя твоя тетя Ира будет учить английскому языку. — Игорь мельком взглянул на сестру и увидел, как ее тонкие, будто нарисованные брови сошлись в одну черту и морщинки прорезали лоб. Глаза его приобрели стальной блеск. Миг — и вспыхнула бы ссора.
— Когда двое ссорятся, оба виноваты! — усмехнулся Игорь. — Я у тебя спрашиваю сперва, Юля. Поедешь к нам?
— А Яшка-чебурашка, правда, хороший?
— Слово тебе даю!
— Поеду! И дядя Атахан к нам приедет! Да, мама?
Наташа зарделась.
— Ну-ка, иди гуляй. Разболталась, пограничница!
Выпроводив Юльку, скоро выпроводила и брата — ни с чем. Правда, он взял с нее клятвенное слово: если что, так она тотчас же обратится к нему. Но простились холодно.
X
Потрепанную фуражку Атахана Павлик нашел в кювете. Вспомнил: впервые увидел Атахана в этой фуражке, когда тот назвал его сынком. Сколько раз после встречи у арыка выходил на улицу, выглядывал из окна, ожидая его! И вот он держал эту фуражку в руках. Увидел ловко заштопанную дырочку, отогнул клеенчатую полоску — обшлаг, а там про запас — две иголки с нитками. Принес фуражку Атахану.
— А дырочка откуда? — спросил он у Атахана, обрадованного находкой.
— Да, тогда повезло мне. Мы вдвоем были в наряде у речушки. А она в том месте мелкая. Вброд можно перейти. Диверсанты и разнюхали. Перейти мы им дали, а путь назад отсекли. Ну, короче, в перестрелке пуля угодила в фуражку. Я это заметил, когда мы, связав их, привели на заставу, а одного на себе пришлось тащить: ранил его в ногу, иначе бы ускользнул.
Глаза Павлика сверкали. Ему чудилось: он, Павлик, отсек путь отступления диверсантам, его, Павлика, чуть не сразила вражеская пуля.
— Знаете, я с вами побуду! Не беспокойтесь. Вечером никто не заметит, я пальто свое и два чужих положил на постель, накрыл «с головой», словно сплю. Мне с вами побыть хочется. Так хочется! Расскажите мне о границе, о службе, очень, очень прошу!..
Уговаривать Атахана не пришлось: этот пацан спас его! А если бы и не спас, — нравился Атахану, напоминал о собственном детстве.
Атахан не пожалел красок. Он нечасто встречал такого благодарного и восторженного слушателя.
Незаметно выросла горка скорлупок от фисташек на развернутой газете около Павлика и Атахана. Павлик так и тянется к Атахану. Тот рассказывает ему о годах своего беспризорного детства. Павлик не выдерживает, смахивает слезу и — прикажи — все сделает для своего Атахана.
Какое-то щемящее молчание опустилось, придавило их… Каким взрослым и сильным ощутил себя Павлик после слов Атахана: — «Ты понимаешь меня, дружище. Тебе первому всю свою жизнь рассказал». — Атахан огромной рукой провел по руке мальчугана.
Павлик чувствовал тоску в голосе своего друга. Горе друга стало и его горем. Долго он искал слова утешения, но так и не нашел их; в растерянности погладил обшитый черным атласом чехол от ножа.
— Это вы Юльке нож подарили?
Атахан кивнул: