О годах забывая
Шрифт:
Мальчишки ушли с сознанием исполненного долга.
Один больной, положив костяшки домино на столик, поднял нож и, рассматривая его, направился к крыльцу. Другой собрал изорванную одежду Павлика, приблизился к ограде и, укоризненно качая головой, попрекнул:
— Плохо, очень плохо смотрят за тобой родители! Нехорошо, очень нехорошо. Беги скорей домой, мальчик, — и передал Павлику разорванную рубашку, штаны и тапочки.
Павлик поплелся в кусты, проверил, на месте ли чехол, и начал облачаться в пыльные лохмотья.
— Мальчик! — прозвенел голосок Юльки. Она была в синем платьице. — Тебя как зовут?
— Павел! — не оборачиваясь, отозвался он, глядя на свою распухшую руку и шмыгая носом.
— Павлик, тебя мама моя зовет.
— Не пойду! — Он оглядел себя: вид был растерзанный. — Не пойду! Принеси мне хлеба!
Юлька юркнула в комнату, оттуда появилась Гюльчара. Вдвоем они втянули упирающегося Павлика в комнату Наташи.
— А меня зовут тетя Наташа, — приветливо представилась она.
Его поразил ее мягкий, грудной голос. Павлик попробовал насупиться. Почему-то плохо получилось.
— Сейчас тебя накормим, — гостеприимно сказала Наташа.
Он замотал головой, давая знать, что отказывается.
— Мама, дай ему хлеба, он голодный.
— Ничего не голодный! — рявкнул Павлик.
— Нет, голодный, — настаивала Юлька. — Сам просил у меня хлеба.
Наташа придвинула ему тарелку каши с мясом и подливкой.
Павлик шмыгнул носом. Отвернулся бы, но глаза впились в тарелку.
— Ешь, ешь, — ласково сказала Наташа.
— Не буду, не хочу, ни за что! — А рука потянулась за ложкой, другая за хлебом. Но тут он вскочил: — Я с грязными руками дома не сажусь за стол. — Он посмотрел на дверь: не удастся ли сбежать? Взгляд был красноречив, и Гюльчара поплотней притворила дверь.
— Ну что ж, ты прав, — с улыбкой сказала Наташа.
«У нее улыбка и голос, как у Людмилы Константиновны, и Людмила Константиновна так говорит: «Ну что ж, ты прав», и так же улыбается… Нет, не так же… Она совсем не похожа на Людмилу Константиновну. И стаканы у нас в детдоме другие — лучше, и ложки, и хлеб не так режут».
Павлик, увидев, как солнечный луч упал на его ушибленную камнем руку, словно случайно переступил с ноги на ногу, отодвинулся от луча. И как бы между прочим повел глазами по комнате. Увидел рисунки, прикрепленные к стене. Рукоять-медведь… Потом догадался: второй рисунок — фонтан нефти. От третьего рисунка он отвернулся. На нем была изображена цветными карандашами его, Павлика, голова, вздернутый нос, мстительно утыканный ядовито оранжевыми веснушками. Глаза голубели нахально. А главное — выделялись два угловатых приставленных друг к другу кулака. Такая привычка у Павлика: начиная драку, кулаки перед самыми глазами держать рядом — для защиты.
Заметив, что Гюльчара, Наташа и Юлька следят за его взглядом, а Юлька ухмыляется, Павлик хмыкнул:
— И не похоже!
— На кого? — не без ехидства поинтересовалась Юлька. Наташа потянула ее за рукав, и «художница» поджала губки.
— Ни на кого!
Старая Гюльчара, опередив Наташу, подвела Павлика к эмалированному тазику, а сама наклонилась к узкогорлому кувшину с водой. Чувство гостеприимства подтолкнуло Юльку, и она из-под рук Гюльчары выхватила кувшин. Гюльчара притворно нахмурилась.
Юлька наклонила кувшин, полилась узкая струйка воды. Он деловито намыливал исцарапанные руки, стараясь утаить от Юльки ушибленную правую. Полотенцем вытерся старательно, как учила Людмила Константиновна, сказал:
— У моего отца тоже такое полотенце с петухом!
— А где он, твой отец? — осторожно спросила старая Гюльчара. Наташа придвинула Павлику тарелку с едой, налила молока в стакан с золотой каемкой.
— И стакан — как у моего отца. Мой отец на войне задержался. — Он начал ожесточенно есть.
Женщины переглянулись.
— Отец мне всегда все доверял, и Атахан дал задание. — Он взглянул на рисунок с изображением ножа, отложил хлеб и ложку, вынул из-за пазухи чехол. — Вот это Атахан просил передать вам, — волнуясь, произнес Павлик с особой торжественностью. — Он взял у Юльки нож, вложил в чехол и прикрепил к детскому коврику над постелью. И опять налег на мясо и пшенную кашу, щедро сдобренную куском золотистого сливочного масла.
— А как твою маму звать? — спросила Юлька.
Павлик сделал вид, будто никак не может прожевать, а когда дальше тянуть было нельзя, отважно соврал:
— Людмила Константиновна!
Наташа задумалась, стараясь припомнить, где она слышала это имя.
— Тебя Атахан прислал передать чехол, а… больше ничего? — с надеждой спросила Наташа.
— И больше ничего!
Наташа поднялась со стула, достала чистую простыню, сменила наволочку, разобрала свою постель. Достала еще одну старую, но сверкающую белизной накрахмаленную простыню.
Глаза Павлика стали сонными. Он клевал носом.
— Приляг, отдохни! — сказала Наташа.
«Совсем как Людмила Константиновна, — подумал он. — И совсем нет. И не ври, очень похожа. Ты задремал, тебе послышалось. Это сказала Людмила Константиновна: «Приляг, отдохни!»
— Да нет, — вяло заупрямился мальчик. Гюльчара неслышно снимала с него курточку. Наташа придвинула таз. Юлька вылила из кувшина остатки воды, встряхнула его над тазом, чтобы все, до капельки. Подала кусок туалетного мыла. Павлик разулся, постарался спрятать свои тапочки, сунул их подальше под кровать Наташи. Вымыл ноги.
Погладив Павлика по голове, Наташа взялась за таз.
— Да я бы сам, Людмила Конст… — он осекся. — Я бы сам.
— Ничего, ничего. Ты же не знаешь, куда. Приляг, отдохни.
Она вышла.
Павлик сидел на маленькой табуретке, ему было хорошо. Рука, ушибленная камнем, раздулась, но вроде не болела. Он блаженно потянулся, увидел на коврике над Юлькиной кроваткой нож в чехле, улыбнулся. Улыбнулась и Юлька.
— Приляг, приляг, Павлик, — входя, попросила Наташа.
— Я спать не буду! — сурово предупредил Павлик. Наташа легко подняла его, уложила, укрыв простыней, задернула занавеску, чтобы свет не падал в глаза. Обернулась: Павлик спал…