О годах забывая
Шрифт:
Она увидела: машина с Павликом остановилась. И, не отдавая себе отчета, Наташа, сорвав с головы белую медицинскую косынку, взмахнула ею, приказывая подождать. Она пошла, побежала, все ускоряя шаги и задыхаясь, окончательно решив забрать письмо у Павлика.
— Мама! — окликнула ее Юлька. Но это подхлестнуло ее.
— Наталья Ильинична! — позвала с порога Гюльчара.
Наташа неслась к машине.
— Мама! — отчаянно крикнула Юлька. Наташа на миг повернула к ней голову, а когда снова посмотрела на машину, та с места взяла скорость. И — пыль в глаза. И впереди — пустыня…
XIII
В
— Ну, брат, не юрта, а терем!
— Теперь сюда — царь-девицу!
— А что? Жениться давно пора!
— Зарабатываешь немало, не куришь, не пьешь… Деньжат поднакопил. Пора!
Атахан как будто не слышал шуток, разговаривал с пожилой женщиной — женой главного механика:
— Скоро сына привезу. Так вы присмотрите. Павлик — парень самостоятельный. Ему тут должно быть хорошо.
Атахан еще не знал об исчезновении Павлика.
Шофер довез мальчика до города. Но здесь, пока шофер расспрашивал приятелей о машинах, идущих на четвертую буровую, в район изыскательской партии, Павлик заметил Людмилу Константиновну. Она озабоченно подошла к шоферу:
— Не видели, не слышали, случайно, о мальчике? Пропал у нас из детдома Павлик Старосадов. Шести лет… Такой подвижный. Курносый, смышленый. Вот фотография. На шее родимое пятно…
Она не успела договорить: шофер, посмотрев на фотокарточку, заторопился встревоженно:
— Постойте! Вез я тут мальца, в руке у него сверток был. — Он подошел к кабине, отворил ее, но кабина опустела. Сверток с едой лежал на том месте, где недавно сидел Павлик. — Был здесь. Очень похож… Куда же он делся?..
Павлик опрометью мчался по улице, вскочил в кабину какого-то грузовика, но тут же бросился к другому, что стоял у магазина, услышав:
— Опять к изыскателям! Вот «Беломор» куплю… — Шофер вышел, не закрыв дверцу, не выключив мотора.
Павлик вскарабкался по борту, перевалился в кузов, спрятался под брезент и замер с колотящимся сердцем. Вскоре машина тронулась. Грузовик, подпрыгивая и обрастая пылью, торопился из полдня в вечер, из вечера в ночь.
Все время Павлик проверял, цело ли письмо и, ощупывая конверт, чувствовал три острые, твердые бумажки — деньги. Он пристроился поудобней на брезенте и задремал. Очнулся от резкого толчка: машина остановилась.
Павлик сжался в комок. Кто-то в темноте спрашивал с хрипотцой:
— Наверное, на четвертую? К Атахану Байрамову? Дай закурить.
— Закуривай! — ответил шофер, который покупал днем «Беломор». — Не угадал! К четвертой надо отсюда прямо жать, а я налево — к четырнадцатой.
— Да что ты! Подвези! Из Москвы я! Такое на четырнадцатой нашли! — Он дважды чиркнул спичкой.
— Ну, забирайся в кузов.
Павлик увидел, как чужая рука взялась за край борта, и слез с машины с другой стороны.
— Поехали! — услышал он. Грузовик взял влево, и долго сквозь пыль мелькал рубиновый огонек, а фары расталкивали темноту. Стих мотор, исчез свет фар. Вперед! В дорогу!
Наверное, тетя Наташа достала эти тапочки у какого-нибудь удивительного мастера: они несли Павлика через пустыню. Он то поражался огромности мира, то сжимался от сознания собственной малости перед лицом необъятных ночных пространств.
Стало еще темнее. Павлик присел на корточки, всматриваясь в обманчивые контуры дороги. Его пошатывало от усталости.
В огромной пустыне, под необозримым небом, усыпанным песчинками звезд, шел он по дороге, спотыкался, падал, снова поднимался и двигался вперед. То на него надвигались барханы, то пугала длинная узкая морда сухопутного крокодила — варана, и мальчик шарахался, замирал, видя совсем рядом извивающуюся змею. Ночная пустыня шуршала, шелестела, жила множеством голосов неведомых Павлику зверьков. Было страшно, одиноко, и лишь слово «Атахан» звучало как призыв: идти и дойти до цели. «Может, машина встретится и подвезет меня. Тогда узнаю поточнее, как найти Атахана», — думал Павлик.
Трудно идти одному, не зная, сколько еще впереди шагов или километров, часов или дней пути. Ноги подкашивались, но Павлик шел, шел…
Из-за бархана взвилась, изгибаясь, змея. Мальчик оторопел — не сразу понял, что это узкий-узкий серп месяца. Он стоял один, чувствуя себя песчинкой и не веря, что будет рассвет, дорога, Атахан… «А если басмачи нападут?..» — мелькнула мысль. Но он знал давным-давно, что никаких басмачей нет. «Или разбойники?» Хотя он никогда и не слышал о разбойниках в пустыне… Не слышал… А вдруг? Захотел присесть, опустился на холодный песок, опустил руку и с отчаянным криком вскочил: наткнулся на черепаху. Никогда не боялся черепах, а сейчас ночью думал, что на чей-то череп руку опустил. И, на счастье, не заметил рядом дикобраза, чьи длинные иглы действительно ранят больно и опасно. Он закричал, закричал громко, истошно, вкладывая всю неосознанную одинокость в этот крик. Он этим воплем заглушал страх, отпугивал его.
Услышал где-то у сопки плач: выли шакалы. Поняв, что это шакалы, обрадовался присутствию живых существ, которым тоже страшно, которые тоже плачут. На ровном месте подвернулась нога, но садиться не решился. Потер ногу, вспомнил и повторил себе в укор слова туркмена, встреченного в то утро, когда уходил из детдома: «Смешно, когда колючка себя считает садом, а уксус — медом».
«Считал себя героем, собирался быть летчиком, потом пограничником, а сам… эх ты!..» — Но и эти слова, произнесенные вслух, чтобы пристыдить и ободрить себя, не возымели действия. Может быть, он благодаря им и прошел еще метров сто, но это были уже не шаги, а шажки. «Передохну стоя и — дальше…» Передохнул, пошел.
Он не знал, что по другой дороге промчался на мотоцикле с коляской милиционер. Не знал Павлик, что милиционер запомнил курносого, веснушчатого, голубоглазого мальчонку, который слетел в канаву и потом взобрался в тележку к туркмену. Помнилось милиционеру, как туркмен краем рукава своего халата смахивал пыль с плеча ребенка, как полуобнял его, как подал гроздь винограда. Сомнение вкралось тогда, хотел повернуть мотоцикл, догнать, спросить: курточка на мальчишке была точь-в-точь как у ребят из детдома. Видно, не зря усомнился! «Стой, я же этого аксакала знаю! Ну-ка, махну к нему». И погнал мотоцикл к седобородому туркмену, побеспокоил его ночью.