О годах забывая
Шрифт:
Опять перед глазами встал вагон-ресторан. Это случилось на той неделе. Все было продумано. В стенном шкафу, куда вешали одежду, прорезали дыру, вырезали стену, заложили тафту. Стену возвратили на место. Ее заслонили как бы тремя полками. И как Михаил туда смог проникнуть? Как? «Вот опять я о деньгах! А ведь все договорено и решено с Эдиком!»
Сморчков хотел подняться, выкинуть окурки, но погасил свет и забрался под одеяло. Познабливало. «Не я ее убью, а — он!.. Мало ли кто что предлагает!.. Важно, кто исполняет!..»
Уже дымок рассвета начал проникать в комнату, когда Сморчков забылся. Перед глазами пронеслись поезда, потянулись линии, по рельсам шла карета с Чацким-Богодуховым. Чацкий-Богодухов в одежде аристократа на полном ходу сошел с кареты и обратил свой гневный взор на него — Сморчкова! Он открывал рот, говорил, но ни одна строчка стихов не долетала. Чацкий-Богодухов клеймил ложь, указывал перстом на Сморчкова. И это отчетливо услышал Сморчков — два слова: «Убийца — ты!»
— Убийца — я? — дернулся Сморчков и проснулся. Может, еще не поздно! Ведь если ее убить, значит — убить и все свои мечты!
Лихорадочно оделся, выбежал из дома, бросился к санэпидемиологической станций.
Нина еще не приходила.
Он постоял, чувствуя озноб и внутреннюю дрожь. Ему было странно, что его узнавали, кланялись ему. Автоматически он кланялся в ответ.
Нины все не было. Спросить у сотрудников он не решился. Пошел назад, но вернулся, открыл дверь, увидел людей:
— Скажите, а Нина Андреевна еще не приходила?
— Нет!
— Извините! — Прикрыл за собой дверь и побежал на работу.
По дороге он увидел впереди красивые пепельные волосы делопроизводительницы загса Анны Максимовны. Она была в том же платье, с тем же медальоном. Глаза ее, красивые коричневые глаза, полны доброты и спокойствия. На миг показалось, будто она только-только поставила ему в паспорте штамп о расторжении первого брака, и он — счастлив, и сейчас побежит к Нине, и счастье будет наконец полным.
— Здравствуйте!.. Простите, я ищу Нину Андреевну. Она здесь мелькнула и — как сквозь землю.
— Здравствуйте, — отозвалась она. И он позавидовал ее мужу, которого всегда, видно, встречали такие добрые глаза, такой спокойный голос, что все тревоги слабели, таяли, казались пустячными. — Я вас узнала. — В искренности этой славной женщины он мог не сомневаться. — Может быть, я ошиблась. Но мне показалось, что Нина Андреевна шла на рынок.
— Спасибо! Спасибо! — и он заторопился на рынок. «Странно, сегодня не воскресенье, сегодня среда. День моего рождения и ее… Что — ее?» Он не отважился произнести роковое слово. Перед ним были облупленные ворота рынка, он скользнул по рядам, но перед глазами проходили другие, другие, другие люди. Вот, какая-то юная хорошенькая женщина наклонилась к цветам. Она! Он начал пробираться к прилавку, где рдели розы. Но женщина подняла голову. Нет, не она! Где же Нина? Вон мелькнул ее силуэт! Скорее туда.
— Простите, — оттеснил он плечом здорового дядю в пестрой ситцевой рубахе с мешком за плечами. Из-за мешка опять мелькнул знакомый силуэт. Нина ли? Похожа. Он пробирался вдоль рядов.
— Молочка! Молочка! Молодой человек! Молочка!
— Сметанка! Сметанка!
— Маслице домашнее! Попробуйте, а цвет какой — не масло, а золото.
Он бы сейчас отдал и золото, чтобы все шло как по маслу. Он не слушал зазывных криков. В каждой молодой женщине виделась Нина.
— Слушай, друг! Задешево отдам! — дернули его за рукав. Но он не обернулся, прибавляя шаг.
— Ай, вчерашний день потерял! Бежит как угорелый! — взъелась на него бабка, которой он чуть не опрокинул бидон, больно ударив коленкой о ребро цинковой крышки. Навстречу ему летели обрывки разговоров.
«Ох, как коленку стукнул. Говорят, рак может быть из-за такого пустякового удара. Ничего себе пустяк!» — подумал он на ходу.
Где же Нина?
Он утирал пот платком, рукавом, ладонью. Вытирая потную голову, снова обнаружил шершавость экземы. Стал противен себе, отдернул руку, постарался забыть.
Взмокла спина, стало душно от предчувствия непоправимого. И сердце его, неробкое сердце, стиснул страх. Почему?
Всегда аккуратный, Сморчков опаздывал на работу. Но о депо он не думал. Мысли метались… Увидеть Нину! Он еще точно не знал, зачем. Но увидеть, увидеть, увидеть во что бы то ни стало. Рынок переливался многоголосием украинской, белорусской и русской речи. Встречались и польские словечки.
Он кружился около ряда с цветами. Вдруг ему померещилось, будто за ним наблюдают. Он наклонился к цветам. Оказалось, это те же розы. Взял несколько штук, повернулся с ними, как бы желая посмотреть на свету. И… увидел внимательный взгляд участкового Алексея Глебовича Чижикова.
— Сколько просите за штуку? — осведомился Сморчков у пожилой женщины. Та назвала цену. И вроде бы не очень обрадовалась, что он отобрал три лучшие розы и собирается их купить.
— А за три не сбросите ли чуток!
— Нет, милый, я и так свою цену прошу! Не хочешь, не бери!
Он выложил деньги. Она завернула ему цветы, чтобы не укололся, и отдала с сожалением, словно с чем-то живым расставалась…
«Зачем они мне?» — думал он, втягивая их аромат.
Он вышел из рынка, постоял, надеясь увидеть Нину. В каждой женщине видел частицу ее, точно она ускользала, дробясь на тысячи существ, и становилась совсем неуловимой.
Поминутно взглядывал на часы. Сколько до обеда? Да нет, еще долго! А сколько до вечера? До репетиции? До…
Пока он шел в депо, Алексей Глебович, проходя мимо загса, завернул к жене.
В загсе было тихо, солнечно, покойно. Она сидела над бумагами, о чем-то размышляя. Он любил ее бережно убранную голову. Она особенно была хороша в те минуты, когда оставалась одна и знала, что никто за нею не наблюдает.
Алексей Глебович постоял у порога, не решаясь переступать, боясь не увидеть чего-то важного в этом знакомом и вечно новом для него лице. Ее глаза озаряли и лицо, и эту комнату. Захотелось кинуться к ней, обнять…