О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках
Шрифт:
— У него было два сына.
— Так, продолжай.
Я прислушался. Ни звука. Плохо. Начал соображать. Почти все взрослые книжки кончаются женитьбой. Гоголь был серьезным писателем, значит, должен кончить как и все.
— Что же дальше было?
— Дальше?
— Да.
— Тарас женился на Бульбе.
— О-о-о! — вскрикнул учитель и под громкий хохот выбежал из класса.
Во время перемены в преподавательской раздавались стоны. По классам учителя расходились с опозданием,
Павел Петрович зашел к нам за портфелем, сказал:
— Памятник тебе, Щепкин, надо поставить.
Повернулся и молча вышел. С тех пор он часто вспоминал обо мне. Я его, как видите, тоже не забываю.
Не был в школе всего десять дней и уже говорю о нем. А у меня есть события и поважнее.
Во-первых, все мальчишки нашего класса ходили к арифметичке колоть дрова. Настукали дров, говорят, не так много, а конфет съели целую поленницу. Мне и то принесли — вкусные.
Во-вторых, Тарзан теперь мой и никому я его не отдам. Я сделал во дворе для него конуру (отец велел), но Тарзан в ней мало бывает, а больше со мной в комнате. Он стал гладким. Поправился. Предан мне, как собака. И удивительно: у него появилась злость. Тронешь меня — зарычит. Прошлый раз Васек в шутку толкнул меня, так ушел домой со слезами: Тарзан отхватил у него полштанины.
В-третьих, и это самое ужасное, Гринька влюбился. И на этот раз, пожалуй, без возврата. Влюбился по самые уши. Эх, Гринька, Гринька. Жалко мне его. Друг все ж таки. Но что поделаешь? Он и сам не рад. Он и сам не понял, как все произошло. Он вообще в этом смысле бестолковый. Полюбит и сам не знает за что. Увидел девчонку незнакомую и сразу втрескался. Разве так можно?
— Не, Сань, я не сразу, — оправдывался Гринька.
— Как же не сразу, коли она только приехала.
— Она, Сань, не только. Она в тот день, как мы на охоту ходили.
— Слышал. К бабке Орине?
— Ага. Ее дед привез. Она дочь его дочери. Говорят, ей чистый воздух нужен.
— А что, Тринь, или уж в городе нет его?
— Отколь я знаю. Значит, нет, когда привез.
— И она в нашем классе учится?
— В нашем.
— Она красивая, Гринь?
— Красивая, Сань, страсть! Маленькая. Глаза, как черные тараканы, юркие. А башковитая — ужас. Что ни спросят на уроке — все знает. Но просмешница.
— И любовь крутит?
— Нет, Сань, она не крутит, это я кручу.
— А она знает?
Гринька испуганно округлил глаза.
— Ты что… Не вздумай сказать.
— Надо, чай.
— А то просмеет, как тебя.
— Меня?
— Ну да. Девчонки рассказали ей, что ты по глухарю пальнул из самопала, а она и говорит: «Вот как, у вас и вундеркинды водятся».
— А по губам она не хочет?
— Ты, Сань, не тронь ее.
— Это почему?
— Не тронь и все.
— А я не погляжу, что она твоя любовница.
— Сам ты любовник, губан.
— А ты не ругайся.
— А ты не грозись.
— Ну и уходи из нашего дома.
— Ну и уйду.
Гринька сгорбился и шагнул к порогу, обернулся.
— Смотри!
Он вытянул вперед руку и, показав мне измазанный в чернилах кулак, вышел. Я подошел к окну.
Гринька сошел со скрипучих ступеней крыльца и грустный, какой-то задумчивый побрел вдоль улицы.
«Видно, нелегко любить, — подумал я, провожая его глазами. — Зря мы поругались».
Я думал, что Гринька теперь долго не покажется в нашем дому, по он пришел на другой же день под вечер. Я готовился в школу — собирал портфель.
— Сань, я не обижаюсь, — сказал он.
— Я тоже, Гринь.
— Знаешь, горько что-то.
— Из-за Маринки?.
— Из-за нее, Сань. Двойку я сегодня схватил по географии.
— Так и что? Не впервой.
— Обидно.
— Подумаешь.
— Она подошла в перемену ко мне и говорит, да громко, на весь класс: «Такой большой и так плохо учишься. Постыдился бы». И никто ни слова.
— А ты что?
— Что. Стою как пень и моргаю. Покраснел, говорят. Хуже, чем перед учительницей. Срам.
— Влип ты, Гринь.
— Влип, Сань.
— Разлюбить надо.
— Пробовал.
— Не вышло?
— Нет. Только хуже.
— Что?
— Видеть ее хочется.
— К старой ведьме, Марфе, сходить надо, Гринь. Она, говорят, отвораживает эту любовь.
— Не знаю, Сань. Прошлый раз, помнишь, у Петуховых бык заболел. Врач лечил — ничего. Марфу позвали — бык подрыгал ногами и сдох.
— Да… Это пожалуй…
— А как хоть, Гринь, ты ее любишь?
— Как и все.
— Ну а как?
— Не знаю.
— Чудно.
— Чудно, Сань. Пойдем погуляем.
— В такой-то морозище!
— Он не очень, Сань, лют. Он только поначалу, а потом привыкнешь — ничего.
— Зябко, Гринь. Страшно.
— А ты, Сань, полюби тоже, а? И мороз будет не в мороз.
— Что-то не хочется, Гринь.
— А ты подумай, подумай о ней — и полюбишь.
— Ну, подумал.
— И ничего?
— Чуточку чего-то.
— А ты о ком думал?
— О Маринке.
— А ты не о ней. Маринка моя. Я ее уже зачурал. Ты о другой. О Нинке. Она тоже хорошая.
— Она больно толстая, Гринь.
— Выправится, Саиь. Влюбится и отощает.
— Вот разве отощает…
— Обязательно. Любовь — она кого хочешь высушит.
— И меня?
— Тебя нет, Сань.
— Это что же? Ее высушит, а меня нет?