О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках
Шрифт:
Маринка хныкала.
А Гринька… у-у-у… набычился. Обводил класс злыми глазами. Покосился на меня.
— Ты?..
Я сделал озабоченный вид. Полез в парту за книгами, небреж-по ответил:
— Нет, Гринь, не я. Она, как овца безголовая, неслась по коридору и наскочила на угол.
— В коридоре, на угол?
— Может, и не на угол. Я уж не помню.
Маринку вызвали к доске. Она вытерла глаза кружевным платочком и встала.
— Я не подготовилась сегодня, Вера
— Тогда попросим Палкина.
Гринька вылез из-за парты, вытянулся, нахмурил брови.
— Я тоже не подготовился.
— Странно, — проговорила Вера Петровна.
«И ничего странного, — подумал я. — Маринка не пошла отвечать — глаза заплаканы и щеки красные, в слезах, а Гринька в солидарность с ней. Упади она случайно в огонь, и он прыгнет туда же. Ненормальный да и только».
— Щепкин, — оборвала мои размышления учительница. Меня словно током прошибло. Я вскочил так резво, что в ногах
хрустнуло. Заморгал ресницами.
— Иди.
— Куда?
— Отвечать.
— Да я… У нас, Вера Петровна, корова отелилась. Позади меня кто-то хихикнул, я даже не обернулся.
— Садись. Это что, заговор? Останетесь все трое после уроков, а сейчас перейдем к новому материалу.
Я насупился. Оставаться в школе дополнительно не входило в мои планы. Отцу, как бригадиру, выделили на сегодня легковую машину, и он обещал взять меня с собой в районный центр.
«Покатался, — негодовал я, отчужденно поглядывая на Гриньку. — Знает, а не ответил. Один-то я бы схватил двойку и порядок. А тут вот страдай из-за них».
— Сань, — шепнул мне Гринька.
— Что?
— Это ты здорово, о корове-то. — Как уж вышло.
— Ты настоящий друг, Сань. Поддержал.
— А что мне оставалось?
— Уйдут все, в догонялышки поиграем. Обрадовался.
— Все равно дома делать нечего.
— Мне есть чего.
— А ты возьми да убеги, Сань. Я не ответил.
Я понял Гринькин замысел. Он желает спровадить меня и остаться с Маринкой вдвоем. Я лишний теперь. Был друг и нет его. Эх, жизнь!
— Конечно, убегу, что я, дурак, что ли.
— А я скажу, ты в больницу ушел, ага?
— Не поможет, все одно взгреют.
— Поможет, Сань, не бойся.
В посиделках
Напрасно Гринька радовался чужой беде. Ему тоже не посчастливилось.
Он мне рассказывал потом.
Маринка-то ушла. Ее Вера Петровна домой отпустила, а он… два часа скитался по пустой школе — гонял из угла в угол зеленую тоску. А потом один-одинешенек домой топал. И дома неприятность. Мать веником огрела. Догадалась, что его после уроков оставили. И пригрозила, что о гулянье сегодня пусть и не думает.
А это похуже веника. Он мечтал вызвать вечером Маринку на улицу.
Так ему и надо. Променял друга на девчонку!
— Мам, нам на завтра уроков не задали, — с робкой надеждой простонал Гринька.
— И не клянчи, не пущу.
Гринька сел за стол и нахохлил над книгой взъерошенную голову. Рассчитывал, что такая поза растревожит сердце матери. Но мать гладила белье и не обращала на него никакого внимания.
Гринька посидел-посидел — надоело. Видит, что из этого сидения ничего путного по получится. Решил задобрить мать. Оделся. Натаскал в кадку воды, наколол дров, расчистил вокруг дома дорожки, почистил в коровьем хлеву, покатал на санках сестренку, намыл полный ведерный чугун картошки и попросил:
— Мам, я погуляю?
Мать улыбнулась. Еще бы! Столько переделал человек — улыбнешься. Если бы я так поработал, меня не только гулять, отпустили бы хоть на край света.
— Я немножечко, мам?
— Ты что пристал, как банный лист?
Но Гринька понял, что мать уже не сердится, и поднял воротник.
— Нос-то прикрой. Совсем отморозишь. Девчонки любить не будут.
От таких слов Гриньку в пот бросило. Он поперхнулся и закашлялся.
Мать взглянула на него с тревогой — не простыл ли? Но Гринька не дал ей опомниться — пулей выскочил на улицу. Ветер. Цепкий, колючий.
В поле косматым дымом стелется поземка. Возле сараев, изб паром кружится снежная пыль. На карнизах домов седыми бровями нависли тяжелые завитушки снега.
Гринька, зажав варежкой нос, прогуливался мимо окон Маринкиного дома. Прошелся раз, два, три, четыре. Ноги зябли. Стал припрыгивать.
Стемнело. В окнах вспыхнул свет. Гринька заметил на окне незамороженную полоску, взобрался на завалину, заглянул. Ничего пе видно. Верхняя часть окна не застлана снегом, но туда не дотянуться.
Спрыгнул. Потоптался. И, конечно, мечтал зайти в дом. А что сказать? Книжку попросить? Своя есть. Ладно уж. Завтра. Может, и потеплее будет. И что-нибудь придумаю. Лучше в школе скажу. Приду в школу рано-рано — раньше всех, и она, случись, придет. В классе будет еще темно, и скажу: «Марина…» — пускай смеется — скажу. Скажу, что она хорошая, что и пальто у нее хорошее, и платье хорошее, и валенки тоже.
Насчет валенок Гринька явно преувеличивал.