О кораблях и людях, о далеких странах
Шрифт:
Боцман Иогансен молчит.
Капитан снова обращается ко всем:
– Не бойтесь держать ребят в ежовых рукавицах. Твердость никогда не повредит!
– Он поднимается и, встав так, что брюшко его почивает на краешке стола, продолжает: - Все вы плавали на парусниках, все вы знаете тяжелую морскую службу...
– Капитан Вельксанде прерывает свою речь и вдруг спрашивает: - У вас опять имеются замечания, боцман Иогансен?
– Да, уж поиздевались над нами там, на парусниках!
– Твердость - основа воспитания. И я сказал бы, что наши юнги также нуждаются в подобной выучке. А тот, кому это не по нутру, - тряпка и слюнтяй!
Боцманы переглядываются. Они в нерешительности - можно ли им уже уходить. Глотка вертит фуражку в руке.
Медуза, как бы играя, берет коробку с сигаретами со стола, вообще вид у него весьма независимый.
Капитан обходит письменный стфл.
– Парням, которых мы здесь обучаем морскому делу, предстоит в будущем решать великие задачи, - продолжает он, закладывает руки за спину и то приподнимается, то опускается на носках. Затем, взглянув на свою койку, произносит: Итак, твердость! Из маменькиных сынков мы обязаны воспитать мужчин! Да, да, именно мужчин... Благодарю вас! Хайль Гитлер!
Один за другим боцманы выходят.
Капитан вытаскивает из выдвижного ящика коробку с карточкамианкетами и начинает просматривать их. "Ничего не скажешь, - размышляет он, - многие уже попытали свое счастье в качестве воспитателей! А выдержал только Хеннигс". Года два назад капитан в Гамбурге натолкнулся на ефрейтора Хеннигса, который был у него денщиком а первую мировую войну. Предстоял первый набор на курсы корабельных юнг, и такой верный человек, как Хеннигс, показался капитану Вельксанде весьма подходящим. Да у него были и неплохие характеристики с разных судов торгового флота. Хороший моряк чегонибудь да стоит! А теперь из воспитателей первого набора уже никого, кроме Хеннигса, не осталось на борту "Пассата".
Капитан читает записи в анкете щербатого боцмана и улыбается. "И до чего же здорово мальчишки клички придумывают!
– Ухмыляясь, он приписывает карандашом в графе Ашя, фамилия" - "Медуза".
– Прямо ведь в точку попали!" Снова он перебирает карточки, вот остановился на одной - "Ганс Ламмерс" значится в ней. Перед глазами капитана вырастает боцман с густыми черными бровями. "Глотка", - пишет капитан вслед за фамилией боцмана. "И кто эти клички только придумывает?" - Капитан читает анкету: "...участник первой мировой войны (фронтовик). Плавал на подводной лодке (ИС48). Десант на Эзеле. Железный крест II степени. В 1924 году арестован. Ранение головы во время забастовки, затем выход из социалдемократической партии. 1928-1933 гг.
– безработный. 1933 вступление в штурмовики. С 15.8.36 г.
– на учебном судне "Пассат".
– Тоже скоро как год у меня, - бормочет себе под нос капитан. Он берет карандаш и записывает: "Исполнителен, знает службу, необходимо более активно включиться в политическую работу. Хороший моряк".
Капитан зажигает, потухшую сигару. Достает третью анкету. К ней прикреплен сложенный в несколько раз лист бумаги. На нем несколько печать. Капитан задумывается.
Выпятив нижнюю губу, он читает на карточке с красным ободком: "Генрих Иогансен". Сразу за фамилией отметка: "Два месяца - испытательный срок". Остальные графы не заполнены. Капитан медленно развертывает лист, попыхивает сизым дымком. В каюте тихо. На стене тикают круглые морские часы, из столовой доносится звон вилок и ножей.
Наконец капитан прячет анкеты в большой конверт.
Откинувшись на спинку кресла, он произносит:
– Что ж, придется с Иогансеном познакомиться поближе.
2
У каждого боцмана есть нечто вроде денщика. Парень обязан убирать каюту, застилать койку, чистить ботинки, одежду и, главное, быть под рукой, как только он понадобится. У Медузы денщики никогда долго не держатся. Теперь у него опять новый - Гейнц Шене.
Гейнц рад: каждый день он на целый час освобождается от занятий - ему надо убирать каюту "своего боцмана".
А занятия он еще меньше любит, чем другие ребята из его группы: боцман Ламмерс до сих пор не забыл, что Гейнц при всех обозвал его "Глоткой". Правда, Медуза никогда не бывает доволен Гейнцем, но юнга не очень-то близко принимает к сердцу его упреки. Он делает все, что велено, и, если Медузе этого мало, пусть берет себе другого денщика. Время от времени Гейнц приносит в спальную кусок колбасы и ломоть засохшего пирога. Одно злит его: товарищей как будто подменили. Не делится он, видите ли, с ними тем, что ему удается потихоньку стащить из шкафчика Медузы. Если бы они только знали, как ему всегда есть хочется!
Никто не знает, что Гейнц вчера вечером, уткнувшись в подушку, ревмя ревел, проклиная и себя, и Медузу, и свой вечно бурчащий желудок.
Сейчас Гейнц убирает каюту боцмана. Она невелика.
Скудный свет падает из иллюминатора. У стены - стол, два стула и шкафчик. Рядом с койкой - умывальник и сразу за ним небольшая ниша, закрытая занавеской до пола.
Здесь стоят чемоданы, картонки, щетки, ведра, старые ботинки, валяются всякие веревки и грязное белье.
Гейнц отвинчивает иллюминатор, распахивает постель, доливает воды в умывальник, чистит таз, моет кисточку для бритья, разбирает бритву. Вытаскивает из умывальника ведро с вонючей водой и выливает. Потом, открыв дверь, застилает койку, подметает, смахивает пыль, чистит ботинки.
Окончив работу, Гейнц убирает щетку в нишу. И вдруг слышит сперва шаги, а затем и голос Медузы:
– Заходи, парень давно уже ушел.
"Никак уже перерыв?
– удивляется Гейнц.
– Влетит мне опять!" В каюту входят двое мужчин. Гейнц слышит незнакомый голос:
– Я все-таки запру дверь.
Толстоморденький Сосунок ни жив ни мертв. Он спокойно мог бы отдернуть занавеску, выйти на середину каюты или просто кашлянуть, но он не решается.
За занавеской двигают стулья.
Медуза говорит:
– Вот, возьми сперва это. В субботу я тебе дам три марки.
– Да дело-то не простое!
– Знаю, знаю! Но марку-другую тебе заработать тоже не вредно. Верно я говорю?
– Да тише ты!
– слышится чужой голос.
– Выкладывай! Чего тебе?
У Гейнца затекла нога. Осторожно он поднимает ее - как бы не наделать шуму!
– Вот слушай! У меня на будущей неделе вроде праздник, мне хотелось бы получше что-нибудь.
– Что?
– Сам знаешь. Только побольше и покрепче, понял?