О культуре и не только

Ямпольская Елена

Другой файл. Ремарка к первой же сцене: «Виден фрагмент ванны. Девушка заходит вовнутрь… Видно как она снимает трусы, вернее, небольшой фрагмент коленей и белья на лодыжках, и, по всей видимости, садится на унитаз»…

Третий. «МАША. Мама, а я беременная после нового года, но не знаю, кто отец. Их там было шесть человек потенциальных отцов, и я не помню, которые из них».

Четвертый.

«ОЛЯ. Ну что? Написал? Он что?

ЛЕША. Он пишет, что окей. Говорит, каунтер страйк пятый уровень прошел.

ОЛЯ. А про Светку что пишет?

ЛЕША. Пишет про какую-то Катю. На велах зовет кататься.

ОЛЯ. Такедь…»

Да, ценой времени и нервов отдельных членов экспертного

совета эти постановки, возможно, удастся остановить. Но так серьезные задачи не решаются. Государственная культурная политика должна быть системой не запретов, а стимулов. Противостоять вызовам труднее, чем предупреждать их – улавливая и формулируя от лица государства тот самый общественный заказ. Объясните молодым драматургам, что «так едь» – не обязательная форма русского языка. Продемонстрируйте режиссерам, что премии дают не только за унитазы. И, поверьте, многие из них вздохнут с облегчением.

«Тангейзер»: не диагноз, а симптом

09.04.2015

ЗА МИНУВШИЕ две-три недели Отечество наше пережило культурную революцию. Странное слово «Тангейзер» сотрясает страну от Калининграда до Владивостока с эпицентром в Новосибирске. Фамилию Вагнер усвоили даже те, кому раньше за глаза хватало Меладзе. Фраза из новостных программ: «И об опере» – действует, как боевой клич, собирая народ к экранам. Известный прежде узким кругам режиссер Кулябин по плотности упоминаний в СМИ не уступает Коломойскому.

Я принимала участие в целом ряде заседаний, советов и ток-шоу, посвященных новосибирскому «Тангейзеру», а потом одумалась и завязала. «Спасибо, нет», – отвечаю теперь на звонки. Раздаваться они будут наверняка еще долго: не умея создавать события, журналисты упиваются всяким скандальчиком, как дворняга любимой костью.

Почему завязала? Жалко времени на игру в притворяшки, где по нарастающей (и, увы, со всех сторон) идет приумножение разнообразных лукавств. Самое малоприятное в истории с «Тангейзером» – все всё понимают, однако и сами живут в системе допусков, и другим навязывают удобную мину.

Давайте делать вид, что у российского театра существуют какие-то свои особенные хвори, которые можно излечить локальными припарками. Главное – не обобщать. Потому что обобщение может вдруг вывести проблему на совершенно иной уровень, потревожить влиятельные мозоли.

Давайте верить, что «Тангейзер» – досадная случайность, уродливая диковина. Ведь если так, можно устраивать вокруг него искусствоведческие хороводы, до неразличимости замыливая суть вопроса.

Давайте примем за аксиому, будто Борис Мездрич – главный провокатор театральной России, новый «мистер Нет». Прочим – белым и пушистым – руководителям трупп за Бориса Михайловича просто неловко.

Давайте раз и навсегда приговорим, что против «Тангейзера» выступают охранители-мракобесы, способные только тащить и не пущать. По ночам им снятся реперткомы, Главлиты и цензурные уставы. Художник в их представлении – человек, вибрирующий перед начальственным кабинетом… Как легко и приятно бороться с такими оппонентами! Можно голосить а-ля торговка рыбой на одесском Привозе, допустимо нести ахинею типа: «Пусть православные граждане встретятся с театральными деятелями», «Если мне не нравится священник, я иду в другой храм». Путаница понятий, смешение белого с острым, душевная глухота прощаются, если визжишь ты за «свободу творчества».

Давайте прикинемся, будто талант режиссера определяется «Золотой маской» – это позволит произвести Тимофея Кулябина в мэтры. Кто-то в запале даже сравнил его с Бродским: оба, мол, пострадали от государства. А что такого? Иосиф Александрович умер, ему все равно, а нам приятно.

Попробую

напоследок разгрести завалы этих лживых допущений. Начнем с того, что «Тангейзер» – не экспонат кунсткамеры, но рядовое явление. Мездрич пострадал практически безвинно: в том смысле, что подобными – и даже куда более хулиганскими аттракционами – охотно пробавляются наши ведущие сцены. Однако там должности худруков и директоров занимают «юпитеры», а Мездрич – несмотря на опыт – все-таки застрял в категории «бык обыкновенный». То, что позволено более именитым коллегам, для него обернулось крахом карьеры. На эту несправедливость Мездрич и сам тонко намекнул в интервью: «История с «Тангейзером» – не частный случай. А вдруг завтра кому-то не понравится «Идеальный муж» у Табакова… Вот что тревожит». Так нарушитель на бюджетной иномарочке, зависая возле поста ДПС в ожидании протокола, подкалывает инспектора: «Ваша удача, товарищ постовой, что вы именно меня тормознули. Вон «мерин» с крутыми номерами пронесся – не меньше двухсот в час. Мог бы сбить и не заметить…»

Далее. Никаких уникальных диагнозов у отечественного театра нет. Новосибирский «Тангейзер» – один из многочисленных симптомов всеохватной болезни. Московский второклассник приносит из школы новогоднюю песенку: «Закрывай-ка глазки, ложись и спи, завтра будет новая PSP»; ведущие церемонии «Ника» издеваются над президентом страны – целый зал кинематографистов радостно подхихикивает; и так – куда ни ткни, везде намалеванный очаг на гнилой стене. А мы все притворяемся. Вот борьба за облико морале – запретили гей-пропаганду. Соответственно в сериале «Орлова и Александров» единственная фигура умолчания – личные пристрастия Эйзенштейна. Зато выставлять СССР как страну подлецов и доносчиков можно, насчет этого законы не писаны. Вот забота о народном здоровье – лучшие советские фильмы предваряются анонсом: «Содержит сцены курения». Табак опасен для здоровья, кто бы спорил. А попрание святынь – не опасно? Я сейчас не только о Православии говорю. Есть еще наша совместная история, держава, где родилось большинство нынешнего населения России, имена, к которым принято относиться если не с пиететом, то с осознанием масштаба.

Для недужного общества культура могла бы поработать доктором, однако сама оказалась на койке в карантинном боксе. Куда без страха заходят либо люди с выдающимся иммунитетом, либо те, кто по сути своей – инфекция и любой заразой принимаются, как родные.

Государственных, амбициозных задач деятелям культуры официально не предлагают. Никто не говорит: «Вы в ответе за нравственное состояние своих соотечественников, за психическое – а значит, во многом и за физическое – здоровье нации. Пишите, ставьте, снимайте, работайте ради человека. Каким он станет завтра, в огромной степени зависит от вас». Планку, долгое время валявшуюся на полу, наконец, установили – чуть выше плинтуса. «Э-эээээ… Не могли бы вы, занимаясь самовыражением, никого не оскорблять?» Какая там «волшебная сила искусства», «театр-храм», «сцена-кафедра» – все забыто. Уровень общения, словно с дефективными. Постарайтесь не напачкать – уже спасибо.

У театра есть только одна реальная специфика: долгие годы им никто не интересовался. Возможно, в силу низкой капитализации, отчасти – потому что театр, даже на самых крупных площадках, считается безнадежно камерным видом искусства. При этом забывается, что спектакль идет несколько сезонов, что воздействие живого искусства (или антиискусства) по силе сродни радиации, и вокруг многих постановок формируется мощное поле, которое притягивает не случайную, а вполне определенную публику. Скажем так: театральная аудитория значительно меньше, чем киношная, но она гораздо лучше организована.