О любви
Шрифт:
Франция занимает видное место в плане этой книги, потому что Париж благодаря своему превосходству в искусстве беседы и в литературе есть и всегда будет салоном Европы; три четверти утренних пригласительных записок в Вене, равно как и в Лондоне, пишутся по-французски или полны цитат и намеков на французском языке [134] и, бог мой, на каком.
В отношении великих страстей Франция, как мне кажется, лишена оригинальности по следующим двум причинам:
1. Истинная честь, или желание быть похожим на Баярда, дабы весь свет уважал нас и наше тщеславие каждый день получало полное удовлетворение.
134
Наиболее серьезные писатели в Англии полагают, что они становятся изящными, вставляя французские словечки, большинство которых никогда не были французскими нигде, кроме английских грамматик. См. писания сотрудников "Edinburgh Review"; см. "Мемуары" графини фон Лихтенау, любовницы предпоследнего прусского короля.
2. Честь глупая, или желание быть похожим на людей хорошего тона,
Честь глупая гораздо полезнее для тщеславия, нежели честь истинная, ибо, во-первых, она понятна и дуракам, а затем она применяется ко всем нашим действиям ежедневно и даже ежечасно. Постоянно приходится видеть; как людей с глупой честью без чести истинной отлично принимают в свете. Между тем как обратное невозможно.
Тон высшего света состоит:
1. В ироническом отношении ко всем важным интересам. И это совершенно естественно: никогда люди, действительно принадлежавшие к большому свету, ничем не могли быть глубоко взволнованы; у них для этого не хватало времени. Пребывание в деревне меняет дело. Вообще же, откровенно восхищатьсячем-либо [135] есть положение совершенно неестественное для француза, ибо это значит показать себя ниже не только того, чем ты восхищаешься, — это еще куда ни шло, — но ниже своего соседа, если тому угодно будет посмеяться над предметом твоего восхищения.
135
Восхищение, ставшее модой, как, например, поклонение Юму в 1775 году или Франклину в 1784 году, дозволяется.
В Германии, Италии и Испании восхищение, напротив, исполнено искренности и доставляет счастье; там восхищающийся гордится своими восторгами и жалеет свистуна: я не говорю, насмешника — эта роль невозможна в тех странах, где смешным считается только упустить открытый путь к счастью, а отнюдь не просто подражать определенному способу вести себя. На Юге осторожность и нежелание быть потревоженным во время сильно ощущаемого наслаждения сочетаются с врожденным восхищением перед роскошью и торжественностью. Взгляните на придворную жизнь в Мадриде или Неаполе, взгляните на funzione [136] в Кадиксе: это доходит до настоящего помешательства [137] .
136
Религиозные торжества (итал.).
137
"Путешествие по Испании" Семпля; автор изображает вещи правдиво. Вы найдете там описание битвы при Трафальгаре, как она была слышна издали; оно останется в памяти.
2. Француз считает себя человеком несчастнейшим и, пожалуй, совершенно смешным, когда бывает вынужден проводить время в уединении. А что такое любовь без уединения?
3. Человек страстный думает только о себе, тогда как человек, домогающийся уважения, думает только о других; до 1789 года личной безопасностью во Франции можно было пользоваться, лишь принадлежа к какой-нибудь корпорации, например, к судейскому сословию, и имея защиту со стороны членов этой корпорации [138] . Следовательно, мысли соседа были составной и необходимой частью вашего благополучия. При дворе это сказывалось еще сильнее, чем в Париже.
138
"Письма" Гримма, январь 1783.
"Граф… имеющий наследственный чин капитана лейб-гвардии брата его величества, раздраженный тем, что ему не удалось найти место на балконе в день открытия новой залы, вздумал некстати оспаривать место у одного почтенного адвоката; этот последний, некий мэтр Перно, ни за что не хотел уступить. "Вы заняли мое место". — "Нет, это мое место". — "А кто вы такой?" — "Я — господин Шесть франков…" (такова цена на эти места). Последовали резкие слова, брань, были пущены в ход локти. Граф дошел до того, что обозвал бедного крючкотворца вором, и, наконец, позволил себе приказать дежурному сержанту подвергнуть его личному задержанию и отвести в кордегардию. Мэтр Перно направился туда с большим достоинством, а выйдя, тотчас подал жалобу комиссару. Грозная корпорация, членом которой он имеет честь состоять, ни за что не хотела позволить ему мириться. Дело это разбиралось в парламенте. Г-на де… приговорили к покрытию всех издержек и обязали его дать удовлетворение прокурору, уплатив две тысячи экю штрафа, которые, с согласия последнего, должны были быть переданы в пользу несчастных узников Консьержери; далее, названному графу было поставлено на вид, что он не должен более, под предлогом королевских приказаний, нарушать порядок во время спектаклей и т. д, Это приключение наделало много шума, и в нем были замешаны очень важные интересы: все судейское сословие сочло себя оскорбленным обидою, которая нанесена была одному из лиц, носящих судейское платье. Г-н де…, чтобы заставить забыть о своем приключении, отправился искать лавров в лагерь Сен-Рок. Говорят, это самое лучшее, что он мог сделать, ибо теперь нельзя сомневаться в его таланте брать штурмом укрепленные места" (Гримм, ч. 3, т. XI, стр. 102).
Вообразите никому не известного философа в положении мэтра Перно. Польза дуэли.
См. дальше, на стр. 496, весьма разумное письмо Бомарше, который отказывается предоставить закрытую ложу одному из своих друзей, пожелавшему присутствовать на представлении "Фигаро". Пока думали, что этот ответ адресован герцогу, общее возбуждение было велико, и поговаривали о суровых карах. Но все принялись смеяться, когда Бомарше объявил, что письмо адресовано президенту Дюпати. Как велика разница между 1785 и 1822 годом! Мы не понимаем более
Легко понять, до какой степени эти обычаи, которые, правда, с каждым днем теряют силу, но которых французам хватит еще на целое столетие, благоприятствуют великим страстям.
Я как будто вижу человека, который выбрасывается в окно и все-таки старается, чтобы у него была изящная поза, когда он очутится на мостовой.
Страстный человек похож на самого себя, а не на кого-либо другого, и это источник всяких насмешек во Франции; вдобавок он оскорбляет окружающих, что окрыляет насмешку.
ГЛАВА XLIII
ОБ ИТАЛИИ
Счастье Италии в том, что она разрешает себе следовать вдохновению данной минуты, и это счастье до известной степени разделяют с нею Германия и Англия.
Кроме того, Италия есть страна, где польза, которая была добродетелью в средневековых республиках [139] , не сведена со своего трона честью или добродетелью, переделанной на потребу королей [140] , а ведь честь истинная открывает дорогу чести глупой; она приучает нас задаваться вопросом: что думает о моем счастье сосед? Счастье же, основанное на чувстве, не может быть предметом тщеславия, ибо оно невидимо [141] . Доказательством всего этого служит то, что ни в одной стране в мире не бывает меньше браков по сердечной склонности, чем во Франции [142] .
139
G. Pecchio nelle sue vivacissime lettere ad una bella giovane Inglese sopra la Spagna libera, la guale и un medioevo, non redivivo, ma sempre vivo, dice, pagina 60;
"Lo scopo degli Spagnuoli non era la gloria, ma la indipendenza. Se gli Spagnuoli non si fossero battuti che per l'onore, la guerra era finita colla bataglia di Tudela. L'onore e di una natura bizarra; macchiato una volta, perde tutta la forza per agire… L'esercilo di linea spagnuolo imbevuto anch'egli, dei pregiudizi dell'onore (vale a dire fatto Europeo moderno) vinto che fosse si sbandava col pensiero che tutto coll'onore era perduto, etc.*
* Дж, Пеккьо в своих пылких письмах к одной юной и прекрасной англичанке о свободной Испании, которая представляет собой средневековье, не возрожденное, а продолжающее свое существование, на странице 60 говорит:
"Не слава была целью испанцев, а независимость. Если бы испанцы сражались ради чести, война окончилась бы после битвы при Ту деле. Честь обладает странной природой: запятнанная хотя бы однажды, она теряет всякую действенную силу… Испанское регулярное войско, также проникнутое предрассудком чести (иначе говоря, ставшее современным на европейский лад), будучи побеждено, разбежалось бы, считая, что все погибло вместе с честью, и т. д."
140
В 1620 году человек кичится, повторяя беспрестанно и раболепнейшим образом: "Король мой повелитель" (см. воспоминания Ноайля, Торси и всех посланников Людовика XIV). Это очень просто: такой фразой говорящий указывает на ранг, который он занимает среди подданных. Этот ранг, полученный от короля, заменяет во внимании и уважении этих людей ранг, который человек получал в древнем Риме через общественное мнение сограждан, видевших, как он сражался на Тразименском озере или ораторствовал на форуме. Когда разрушено тщеславие и его передовые укрепления, называемые приличиями, в здании абсолютной монархии образуется брешь. Спор между Шекспиром и Расином — лишь одна из форм спора между Людовиком XIV и Хартией.
141
Оценить его можно только по необдуманным поступкам.
142
Мисс О'Нейль, миссис Коутс и большая часть других выдающихся английских актрис покинули* театр, чтобы вступить в богатый брак.
И вот еще другие преимущества Италии: безмятежный досуг под чудесным небом, который делает людей чуткими к красоте во всех ее формах; чрезвычайная и все же разумная осторожность, которая усиливает отчужденность от внешнего мира и углубляет очарование интимности; отсутствие привычки к чтению романов, да почти и ко всякому чтению вообще, что открывает больше простора вдохновению данной минуты; страсть к музыке, возбуждающая в душе волнения, столь сходные с волнениями любви.
Во Франции около 1770 года никакой недоверчивости не существовало; напротив, в обычае было жить и умирать публично; и так как герцогиня Люксембургская была интимно близка с целой сотней друзей, не было интимности или дружбы в собственном смысле слова.
Так как в Италии быть одержимым страстью отнюдь не редкое преимущество, то это не считается смешным [143] и можно слышать в гостиных громко высказываемые изречения общего характера о любви. Широкая публика знает все симптомы и периоды этой болезни и много занимается ею. Мужчине, покинутому любовницей, говорят: "Вы будете в отчаянии месяцев шесть; но затем вы излечитесь, как такой-то, как такой-то и т. д.".
В Италии суждения людей — покорнейшие слуги страстей. Подлинное наслаждение пользуется там властью, которая в иных местах находится в руках общества; и это вполне понятно, так как общество не доставляет почти никаких удовольствий народу, не имеющему времени предаваться тщеславию и прежде всего желающему, чтобы паша о нем забыл, то общество имеет очень мало авторитета. Люди скучающие могут сколько угодно порицать людей страстных, но над ними только смеются. К югу от Альп общество — это деспот, которому не хватает тюрем.
143
"Здесь прощают женщинам галантные приключения, но любовь делает их смешными". — писал рассудительный аббат Жирар в Париже в 1740 году.