О любви

Стендаль Фредерик

ГЛАВА XLVII

ОБ ИСПАНИИ

Андалузия — одно из самых приятных мест, избранных сладострастием для своего местопребывания на земле. Я знаю два или три анекдота, доказывающих, в какой мере мои мысли относительно трех или четырех различных актов безумия, соединение которых образует любовь, являются истинными в Испании; но мне советуют опустить их ради французской щепетильности. Тщетно заявлял я, что хоть я и пишу на французском языке, но совсем не принадлежу к французской литературе.Упаси меня боже иметь что-либо общее с уважаемыми литераторами наших дней.

Мавры, покидая Андалузию, оставили там свою архитектуру и в известной степени свои нравы. Поскольку для меня невозможно говорить об этих

нравах языком г-жи де Севинье, я скажу по крайней мере несколько слов о мавританской архитектуре, главная особенность которой заключается в том, что каждый дом имеет маленький сад, окруженный изящной и легкой галереей. Во время нестерпимой летней жары, когда в течение нескольких недель термометр Реомюра не опускается ниже 30 градусов, там, под навесом, царит восхитительный полумрак. Посреди садика есть всегда фонтан, однообразный и сладостный шум которого один лишь тревожит тишину этого очаровательного убежища. Мраморный бассейн окружен десятком апельсинных деревьев и розовых лавров. Плотное полотно в виде шатра покрывает весь сад целиком и, защищая его от солнечных лучей и от света, допускает в него только легкий ветерок, в полдень долетающий с гор.

Там живут и принимают знакомых очаровательные андалузки, поступь которых так легка и изящна; простое платье из черного шелка, отделанное бахромой того же цвета, позволяет видеть очаровательный подъем ножки, бледный цвет лица, глаза, где отражаются все самые неуловимые оттенки самых нежных и пылких страстей; таковы небесные создания, которых мне не дозволено вывести на сцену.

В испанском народе я вижу живого представителя средневековья.

Он не знает тьмы мелких истин (составляющих предмет ребяческого тщеславия его соседей), но он глубоко усвоил истины важные и имеет достаточно ума и характера, чтобы следовать самым далеким выводам из них. Испанский характер представляет чудесную противоположность французскому остроумию, испанец суров, резок, не слишком изящен, полон дикой гордости, никогда не занимается другими, это в точности контраст между XV веком и XVIII.

Испания очень мне полезна для одного сравнения: единственный народ, который сумел устоять против Наполеона, кажется мне совершенно свободным от глупого понимания чести и от всего, что в чести есть глупого.

Вместо великолепных военных приказов, изменения формы каждые полгода и больших шпор он обладает всеобщим no importa [161] [162] .}.

ГЛАВА XLVIII

О НЕМЕЦКОЙ ЛЮБВИ

161

Не беда (исп.).

162

См. очаровательные письма г-на Пеккьо. Италия полна людьми этого рода; но вместо того, чтобы выдвигаться вперед, они остаются спокойными: Paese d'elia virt`u sconosciuta {Страна малоизвестной доблести (итал.).

Если итальянец, постоянно колеблющийся между ненавистью и любовью, живет страстями, а француз — тщеславием, то добрые и простодушные потомки древних германцев главным образом живут воображением. Вы с удивлением видите, как, едва успев покончить с самыми прямыми и необходимыми для поддержания жизни общественными интересами, они погружаются в то, что называют своей философией; это нечто вроде помешательства, кроткого, любезного и, главное, лишенного всякой горечи. Я приведу несколько цитат — не совсем на память, но на основании быстро сделанных выписок — из одного сочинения, которое, хотя и написано в духе оппозиции, обнаруживает — даже выбором того, что приводит автора в восхищение, — военный дух со всеми его крайностями это "Путешествие в Австрию" г-на Каде-Гассикура в 1809 году. Что сказал бы благородный и великодушный Дезе, если бы увидел, что чистый героизм 1795 года привел к этому гнусному эгоизму?

Два друга стоят вместе на батарее в битве

при Талавере: один — в качестве командующего капитана, другой— как лейтенант. Прилетает ядро и валит с ног капитана. "Отлично, — радостно говорит лейтенант. — Франсуа убит, значит, я буду капитаном". "Не совсем еще!" — восклицает Франсуа, поднимаясь: ядро только оглушило его. Лейтенант, как и его капитан, были лучшие люди в мире, отнюдь не злые, но только немного глупые и восторженно преданные императору; однако охотничий задор и бешеный эгоизм, которые этот человек сумел возбудить, украсив их именем славы, заставили позабыть всякую человечность.

В годы, когда разыгрывались суровые сцены между подобными людьми, оспаривавшими друг у друга на парадах в Шенбрунне взгляд повелителя или баронский титул, вот каким образом аптекарь императора описывает немецкую любовь на странице 288:

"Нет существа более снисходительного и более кроткого, чем австриячка. У нее любовь является культом, и когда она привязывается к французу, то обожает его в полном смысле этого слова.

Женщины легкомысленные и капризные встречаются всюду, но в общем венки более верны и совсем не кокетливы. Когда я говорю, что они верны, то имею в виду их верность любовникам, которых они выбрали сами, ибо мужья в Вене таковы же, как и всюду".

7 июня 1809.

Стр. 289: "Самая красивая особа в Вене подарила взаимностью моего друга М., капитана, прикомандированного к главной квартире императора. Это молодой человек, ласковый и остроумный; но, несомненно, фигура и лицо его не представляют ничего замечательного.

С некоторых пор его молодая подруга производит настоящую сенсацию среди наших блестящих офицеров генерального штаба, которые проводят время, рыская по всем уголкам Вены. Награда должна достаться тому, кто всех смелей; всевозможные военные хитрости пущены в ход; дом красавицы осажден самыми красивыми и богатыми офицерами. Пажи, блестящие полковники, гвардейские генералы и даже принцы теряли время под окнами красавицы, без всякого проку одаривая ее слуг. Все они получили отказ. Господа принцы не привыкли встречать жестоких женщин в Париже или в Милане. Однажды, когда я смеялся над их неудачею, эта очаровательная особа сказала мне: "Боже мой, но разве они не знают, что я люблю господина М.?".

Вот странная фраза и, поистине, весьма неприличная".

Стр. 290. "В то время как мы находились в Шенбрунне, я заметил, что два молодых человека, состоявшие при императоре, никогда никого не принимали на своих квартирах в Вене. Мы много шутили по поводу их скромности, и однажды один из них сказал мне; "Не стану от вас ничего скрывать; одна здешняя молодая женщина отдалась мне с тем условием, что никогда не будет покидать моей квартиры, а я не буду принимать кого-либо без ее разрешения". "Мне захотелось, — рассказывает путешественник, — познакомиться с этой добровольной затворницей, и, так как звание врача давало мне, как на Востоке, приличный предлог для этого, я принял приглашение моего друга позавтракать у него. Я нашел там женщину сильно влюбленную, весьма занятую домашним хозяйством, совсем не желавшую выходить из дома, хотя время года располагало к прогулкам, и твердо верившую, что любовник увезет ее с собою во Францию.

Другой молодой человек, которого точно так же никогда нельзя было застать на его городской квартире, вскоре сделал мне подобное же признание. Я увидел и его красавицу; как и первая, она была блондинка, весьма красивая и очень хорошо сложена.

Та, восемнадцатилетняя девушка, была дочерью обойщика, человека весьма состоятельного; эта, лет двадцати четырех, была женою австрийского офицера, который находился в походе с армией эрцгерцога Иоганна. Она довела свою любовь до того, что в нашей стране тщеславия мы назвали бы героизмом. Ее друг не только не был верен ей, но даже оказался вынужденным сделать ей весьма недвусмысленные признания. Она ухаживала за ним с истинной преданностью и, встревоженная серьезностью болезни своего любовника, жизнь которого вскоре оказалась в опасности, пожалуй, еще сильнее полюбила его.