О любви
Шрифт:
— Вот, подумает, нахалка!
Галя совсем развеселилась — разговор шел несерьезный.
Зойка спокойно возразила:
— Наоборот. Подумает, наивная девочка. Мы же для них дети.
Потом, когда прощались на углу, покачивая папками, Галя спросила:
— Зой, ну серьезно, что делать?
Та возмутилась:
— Привет! Трепались, трепались — а теперь опять сначала. Скажи, и все.
— С ума сошла!
— Ну, письмо напиши, как Татьяна Ларина…
Постояли, посмеялись и разошлись.
Галя подождала трамвая, бросила
Трамвай тормозил у остановок, двери с мягким придыханием открывались и закрывались. Гале стало холодно, локти подрагивали, она прижимала их к бокам… Она понимала, что весь разговор с Зойкой глупый, просто языки почесали. Она не думала всерьез ни о каком письме.
Но фраза была сказана…
Через два дня вечером Галя пошла в читальню. За широкими зашторенными окнами тепло светились матовые плафоны, клонились к учебникам форменные школьные воротнички, с вдумчивой медлительностью переворачивались страницы с формулами и в том же вдумчивом ритме передвигались по длинным столам записочки.
Раньше и Гале случалось играть в эту игру. А теперь противно было видеть азартно скользящие перья, возбужденно и расчетливо поблескивающие глаза мальчишек и топорные ужимки девчонок, еще только пробующих себя в кокетстве.
Она села в угол, к самой стене, и с минуту смотрела поверх воротничков, поверх причесок, по моде прилизанных или по моде неряшливых. Губы ее были сжаты, но все-таки слегка шевелились в такт выученным, почти забытым, вот уже два дня таким необходимым стихам:
…Решено. Судьбу свою Отныне я тебе вручаю…Галя порвала, не читая, откуда-то приползшую записку, отгородилась от мира "Основами теплотехники" и стала писать. Она писала:
"Костя!
Наверное, это смешно и глупо, что я тебе пишу, и ты подумаешь, что я просто глупая девчонка, к тому же маленькая. Хотя ты и так это думаешь — ведь ты и говоришь со мной только об уроках и двойках.
Да, мне всего только…"
Она с полминуты колебалась, что написать, и написала "пятнадцать" — в этом письме не должно было быть ни слова неправды.
"…Да, мне всего только пятнадцать, — писала она, — и мне слишком часто об этом напоминают (особенно больно, когда напоминаешь ты). Только пятнадцать — но я все равно тебя люблю. Люблю по-настоящему, и мне кажется, не могла бы любить сильней, даже если бы мне было восемнадцать или двадцать — я не знаю, со скольких лет это разрешается.
Ты не думай — мне ничего от тебя не надо, совсем ничего. Просто я счастлива, что ты живешь на свете. Я люблю твой дом, твое окно, улицу, по которой ты ходишь, твой красный шарф, дверь, которую ты открываешь каждый день в пять минут шестого. Я люблю даже твою девушку за то, что ты ее
Я знаю, что ты никогда не будешь меня любить. На это я даже не надеюсь и не думаю об этом. Самое большее, о чем я мечтаю, — это сделать тебе хоть что-нибудь хорошее. Что угодно — хоть вымыть пол в твоей комнате…"
Галя написала еще с полстраницы, потом внимательно перечитала, повторяя про себя фразу за фразой. Ошибок не было, только в одном месте она не знала, ставить запятую или нет. Тогда она поставила, но зачеркнула маленькой черточкой, чтобы можно было подумать и так и так.
Потом вложила письмо в конверт и медленно и нежно провела языком по краешку…
Возле его дома топтались какие-то ребята. Она прошла мимо, в подъезд, сыроватый от запотевшего кирпича, взбежала на третий этаж. Конверт замешкался в щели почтового ящика, белый уголок секунды две маячил на черном дерматине двери…
Лидия ровно сказала:
— Мне звонили из техникума.
Галя не ответила.
— Ты знаешь, чем это грозит? Тебя просто выгонят.
— Я все равно не буду тут учиться, — сказала Галя.
— А где будешь?
— Перейду в строительный.
— С двойками?
— Тогда просто пойду на стройку.
Лидия не сразу спросила:
— Ты что, окончательно сошла с ума?
Спросила так спокойно и устало, что Гале вдруг стало не по себе. Что с ней творится? Все рушится, все катится… А остановиться уже нельзя.
Она стелила постель, укладываясь. И страшно было со стороны смотреть на собственные колени, и странно было тронуть рукой другую руку.
Через день Костя позвонил. Он не узнал ее голос. Тупея от страха, она ответила, что Лиды нет.
Он, помедлив, спросил:
— А кто говорит?
— Галя, — выдавила она, словно в чем-то призналась.
— А, Галя… Понятно, — сказал он и снова помедлил. — Встретиться бы надо, поговорить, а?
Она молчала.
— Ты завтра вечером что делаешь?
— Ничего, — тупо, без выражения ответила она.
— Тогда приходи ко мне… Приходи в шесть. Ладно?
— Ладно, — так же тупо согласилась она.
— Знаешь, где живу?
— Знаю.
— Тогда договорились. До завтра!
Она еще с полминуты слушала трубку, пока не поняла, что это просто частые гудки. Тогда она положила трубку. Завтра, в шесть часов. Что будет завтра в шесть часов, она не думала. Будет так, как он хочет…
В половине шестого она вышла из дому. День, с утра синий, уже остывал. Она шла по улице мимо домов, магазинов, почтамта, мимо пирожковой — стеклянного аквариума, мимо родильного дома с белыми плотными занавесками в окнах, мимо толпы студентов, выхлынувшей из пединститута, мимо ребят с коньками, ловивших последний, рыхлый уже лед, мимо старух, сидящих в скверике на прогретой за день лавочке, мимо пьяных слез у входа в закусочную, мимо длиннющих — от перекрестка до перекрестка — окон новой фабрики, мимо женщины с детской коляской, похожей на танк на рессорах.