О любви
Шрифт:
Впрочем, в последние годы с ней что-то произошло — перестала ждать. Видно, не судьба. Что ж, и холостячки живут, не всем же замуж, тем более с ее характером. Дарья стала подумывать о ребенке. Не конкретно, а так, вообще.
Теперь же расплывчатая идея впрямую приложилась к ситуации.
Дарья так и видела свою будущую жизнь: маленькая уютная квартирка, кухня с набором красных рижских кастрюль, чешское кресло-качалка. Занавески зелененькие, обои в тон, понадобится — сама переклеит. И — мальчишка, упрямец, нахал, бандит вроде Кешки, может, даже еще нахальнее. Уж он ей даст жизни! Ничего,
Дарьину идею звали Павлом, мужик был хоть куда. Лет восемь назад у Дарьи возник с ним бурный роман, мгновенно закрутившийся и мгновенно оборвавшийся. Павел был наладчик, но особенный, его даже за границу посылали — хотя тут, может, и врал. Веселый, бесшабашный, щедрый, он и внешне бросался в глаза: поджарый, узколицый, с искрящейся породистой сединой. За аристократичность рожи Дарья про себя окрестила его "Граф", и в разговорах с Надин он тоже проходил под этой кличкой.
Встретились они на многолюдной праздничной вечеринке, и Дарья втюрилась сразу и так откровенно, что он выделил ее из толпы прочих баб, загипнотизированных его болтовней, и, даже не дождавшись, пока опустеют бутылки, на такси уволок к себе.
Сколько же ему тогда было? Да под сорок, наверное.
Квартира у Графа была новая, маленькая, почти пустая, но с холодильником и широченной лежанкой, которую он называл "сексодром". На стене висела красивая теннисная ракетка с иностранными буквами. В прихожей Дарья разулась, стала искать тапочки, но тут налетел Граф, схватил, понес, швырнул на мягкое — и она пришла в себя лишь тогда, когда в ответ на ее лепет о вечной любви мужик зарокотал изумленно: "Да ты что, мать? Тебе хорошо? Ну и мне нормально. Чего еще надо?"
Дарье хватило бы и ее собственной вечной любви. Но где-то на третью встречу Павел попросил в следующий раз прийти с подругой. "Зачем?" — удивилась Дарья. "А — для компании. Чтоб веселее". Она не поняла, а когда дошло, надулась и ушла. Он вслед ласково назвал дурой, но не удерживал.
Потом Дарья долго жалела, что так все оборвалось. Надо было похитрить, потянуть. Ну гад, конечно — так ведь все они гады. Зато нравился как — сил нет! Месяца через два случайно пересеклись, поговорили даже, можно было что-то наладить, но Дарьино упрямство раньше нее родилось…
Теперь, однако, в первую очередь вспомнилось именно о нем. Ясное дело, прохвост тот еще, подругу ему подавай. Для жизни такой мужик — подумать страшно. Но для генов… для генов, пожалуй, в самый раз.
Дня два понадобилось, чтобы узнать его телефон. Номер Дарья набрала без трепета, ведь звонила она в какой-то мере по делу, и в какой-то мере не только своему: ребенок, хоть и существовал только в замысле, тоже имел некие права.
Граф вспомнил после большой паузы и наводящих вопросов, но, вспомнив, пожалуй, даже обрадовался — может, потому, что вечер впереди маячил пустой, а тут что-то засветилось. После разных "Ну что?", "Ну как?" он все же поинтересовался, с чего это она вдруг надумала. Дарья уклончиво ответила, что есть разговор.
— Ну не по телефону же! — вальяжно возмутился Граф. — Ты же знаешь, я не телефонный человек.
— А
Граф несколько растерялся:
— То есть как это не зову? Вот именно, что зову. Бери тачку и приезжай.
В другой раз Дарья обошлась бы автобусом, но тут, ввиду важности предприятия, взяла такси. На всякий случай прихватила все ночное и утреннее, вплоть до зубной щетки: в прежние времена Граф такие дела не откладывал. Как пойдет разговор, Дарью не тревожило, как-нибудь да пойдет. В конце концов, не клянчить едет, скорей уж одарить: пусть ценит, что обратилась к нему, могла бы и другого выбрать.
Граф ее ждал, открыл сразу. В темноватой прихожей он выглядел как прежде, но в комнате, при свете, стало заметно, что прошедшие годы проехались по нему основательно: лоб в морщинах, верхние зубы сжеваны и корявы, на затылке лысина с детскую ладонь. Лысина Дарье особенно не понравилась, но виду не подала: бог с ней, для дела какая разница, дети-то не лысыми растут.
Судя по всему, за прошедшие годы Пашка не только красивее, но и богаче не стал. Правда, мебелишки чуть прибавилось, но лежанка стояла все та же, под обшарпанным пледом она была вся в рытвинах, как заезженная проселочная дорога — поработали подруги! Ракетки на стене уже не было, в углу у окна валялись три пары стоптанных кроссовок. Почему здесь, а не в прихожей, Дарья допытываться не стала: у такого прохвоста все не как у людей.
Граф даже не слишком ее разглядывал, сразу полез. Она отстранилась:
— Погоди, отдышаться дай.
Ясно было, что все может выйти само собой, никакие разговоры не понадобятся. Но так Дарье не хотелось. Прохвост не прохвост, а должен понять значительность момента, не в любовники его вербуют — в отцы.
— Все холостой? — спросила она с нестрогим осуждением.
Он махнул рукой.
— Провел два эксперимента — не по мне!
— Детей небось наплодил, — начала Дарья, надеясь, что на этой теме беседа задержится и сама собой выведет на предстоящее событие. Но Граф только хмыкнул и потащил ее на кухню, где расторопно вытащил из холодильника колбасу, огурцы и запотевшую бутылку.
— Спрячь, — сказала Дарья, — не надо.
— Да ты что? По чуть-чуть.
— Не надо! — уже настойчиво повторила она.
— Не хочешь, что ли?
— Просто — не надо.
— Ну ладно, — согласился Пашка, — не то время, чтобы силком поить. Я вот хватану для настроения…
Он так сноровисто обезглавил бутылку, что Дарья почти крикнула:
— Ну не надо, не пей!
— Почему? — изумился Граф.
— Ты чего, с каждой бабой бутылку достаешь?
Он уставился на нее с искренним удивлением:
— Старуха, да ты что? Ты где живешь? Если на каждую по бутылке, это сколько же по нынешним ценам надо иметь? А я не миллионер. Вот эта бутылка, не поверишь, два месяца стоит. Зачем добро переводить, если и так дают?
— Хозяйственный! — сказала Дарья.
— А ты думала! Только в особых случаях, вот как для тебя.
"Особый случай" был все же приятен. Дарья возразила поласковей:
— Вот и на меня не траться. Дешевле обойдусь.
Граф подозрительно глянул на нее — голову дурит или как? — и все же потянулся к бутылке.