О людях, которых я рисовал
Шрифт:
— Это уже, сударь мой, ни в какие ворота не лезет. Может быть, этот актер — гениальный?
— Гениальным его не назовешь, но он безусловно талантлив, — ответил режиссер.
— Ну, знаете, — заявил Станиславский, — чтобы служить в Художественном театре с таким недостатком, надо быть гениальным.
— На этом, — сказал в заключение своего рассказа Абдулов, — и закончилась моя карьера во МХАТе.
— Это что! — воскликнул Ярон.— А вот у меня был случай! Летом одна тыща девятьсот семнадцатого года я работал в петроградской оперетте. Играли мы в открытом театре зоологического сада. Сезон открыли «Графом Люксембургом». Я был занят в очередь
— Здрасте, — говорю, — как же это так получа…
— Так и получается, — перебил антрепренер, явно ожидавший моего визита, — только я ничего не могу поделать.
— Но С. не такой уж плохой актер, — возразил я, — почему вы его не занимаете?
— Я тоже считаю, что он неплохой актер, но бегемоты о нем иного мнения.
— Не понимаю: какая связь между бегемотами и моей просьбой о соблюдении очереди?
Связь оказалась простой.
У С. был на редкость пронзительный голос; кроме того, он старался на сцене разговаривать как можно громче. От его крика в расположенном рядом с театром вольере просыпались бегемоты и принимались реветь. Нетрудно представить, что происходило со зрителями.
Вот от чего иногда зависит карьера опереточного комика.
— М-да, — прогудел Максим Дормидонтович.
Можно было подумать, что за этим последует рассказ о каком-нибудь курьезном случае из его актерской жизни.
Но внимание его было занято за рисовками.
— М-да, — повторил он, — Абдулова и Ярона вы схватили, а вот я, кажется, не очень-то.
— Не могу сказать, что я в восторге от своего портрета, — возразил Абдулов, — зато Ярон и Михайлов удались.
— А день-то у меня сегодня зоологический, — лукаво сказал Ярон, — слушаю я вас, и на память приходит старая басня с зеркалом.
Ярон еще раз посмотрел на рисунки и уже серьезно добавил:
— Но если по правде сказать, мне кажется, вы оба похожи, а я — нет.
Со слезой
Я получил задание редакции сделать зарисовки двух-трех участников нового спектакля в театре имени Пушкина (б. Александрийский). Было это в тридцатых годах. В ту пору рядом с широко известными мастерами старшего поколения Е. П. Корчагиной-Александровской, В. А. Мичуриной-Самойловой, Ю. М. Юрьевым, Л. С. Вивьеном, К. В. Скоробогатовым на сцену этого театра уверенно вышли молодые — Н. Черкасов, А. Борисов, В. Честноков и другие, впоследствии прославленные актеры.
Увидев такое созвездие талантов, я не смог ограничиться несколькими зарисовками и, получив разрешение бывать в артистическом фойе, пополнял свой альбом все новыми и новыми шаржами.
Актеры по-разному относились к моей работе.
Я не знаю, помнит ли Н. К. Черкасов, как он старался мне помочь, рассказывая со свойственным ему юмором об асимметричности своего лица, длине рук.
Юрий Михайлович Юрьев рассказывал о художниках «Сатирикона» и принес шарж на себя, сделанный на него знаменитым Реми.
К. В. Скоробогатов, окинув меня разбойничьим взглядом, предложил пойти в кафе «Норд» распить по бокалу вина и там, заодно, сделать рисунок.
Вскоре в артистическом фойе была устроена маленькая выставка.
У большинства актеров шаржи вызывали улыбки и шутки. И лишь тетя Катя (так ленинградцы называли Е. П. Корчагину-Александровскую) утирала платком слезы.
«Не может быть, — подумал я, — неужели обиделась?»
Но она тронула меня за рукав и, всхлипывая, сказала:
— Ты, милок, не подумай: нас, актеров, зритель знает, пока мы на сцене, пока живем. Ему надо напоминать о нас рисунками, фотографиями… Рисуй нас, голубчик. Конечно, лучше, чтоб это были не шаржи. Но что поделать, если ты по-настоящему не можешь.
Право хвалить
В исполнительской манере Леонида Осиповича Утесова есть одно обаятельное свойство —каждому зрителю кажется, будто артист выступает только для него.
— Однажды, во время гастролей в одном из южных городов, — рассказывает Утесов, — произошел такой эпизод. В антракте пришел за кулисы приветливый, улыбающийся человек.
— Здравствуйте, дорогой Леонид Осипович, — сказал он тоном старого знакомого. — Давненько мы не виделись. Как поживаете? Как себя чувствуете?
Утесов ответил на его приветствие, поблагодарил за внимание, сказал, что на здоровье не жалуется. При этом он испытывал чувство неловкости от того, что никак не мог припомнить, где и когда они познакомились.