О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум
Шрифт:
— «Владимир» снизу идет! Рано как! — объявил Вася Вершин.
Пароход был чуть-чуть виден, но я еще вчера заметил, что людецкие ребятишки все пароходы умеют издали отличать, и не только пассажирские, но и буксирные. Присмотрелись к ним.
Пароход подходил все ближе и ближе. Скоро и для меня стало ясно, что, если это и не «Владимир», то во всяком случае пассажирский пароход. В это время мы уже были на середине реки, возле первого красного бакена. А Шурка вдруг говорит:
— Давайте, ребята, на волнах покачаемся! — и повернул лодку носом вверх, чтобы течением не сносило, а Володя и Андрейка стали грести потихоньку. Лодка почти неподвижно остановилась на середине реки.
А пароход совсем близко, прямо на нас идет. Мне даже страшно стало. А ребята как ни в чем не бывало смеются и на пароход смотрят.
Совсем близко мимо нас прошел «Владимир». Я успел рассмотреть, что на штурвальной рубке опять стоит на вахте мой знакомый бородатый лоцман.
Как только пароход миновал нас, налетела на нашу лодку первая волна и на дыбы ее поставила, а за ней мелкие волны, так и пляшет на них наша лодка. А Шурка командует:
— Греби, греби, ребята, на большие валы! — и направляет лодку туда, где только что пароход прошел, а Володя с Андрейкой на весла налегли.
Гляжу, а вдоль реки, там, где пароход шел, след остался — колышутся два ряда пологих спокойных валов — это пароход колесами прогребает и оставляет после себя такие валы. Подъехали мы к ближайшему ряду, Шурка повернул лодку вдоль реки, поперек к валам, и начало нас с вала на вал, словно с горки на горку, плавно подымать и спускать. Хорошо! Как, думаю, он все умеет, этот Шурка! Настоящий сын капитана!
Валы становились все более и более пологими, наконец, и совсем их не стало заметно, а лодку нашу за это время течение пронесло и мимо второго, и мимо третьего красного бакена.
Смотрю, на берегу крошечная избушечка стоит, в одно окошко, но как следует избушечка — бревенчатая и с тесовой крышей. Косяки окна выкрашены яркой зеленой краской. Рядом стоит высокий полосатый шест с железным флюгером в виде флага, а на нем изображены крест-накрест топор и якорь.
Шурка направил лодку к этой избушке, и скоро мы были совсем близко от нее.
Вижу, около избушки на скамейке старичок сидит, посвистывает и нам улыбается, на фуражке у него, как и на флюгере, тоже топор и якорь, усы и борода аккуратно подстрижены, рубашка розовая ситцевая, а на ногах опорки. Спрашиваю я у Шурки:
— Это и есть Яков Иванович?
— Он самый. Ишь, сидит, как соловей посвистывает.
Ткнулись мы в берег против избушки возле большой лодки. А Яков Иванович нам сверху, с берега ласково так говорит, точно журчит:
— А, молодчики, молодчики приехали! Милости просим! Милости просим, — а потом вдруг без всякого перехода как закричит громовым голосом: — Вот я вас, дьяволята, прутом хорошенько выхожу! Зачем под пароход лезете! Мало вам реки-то! Утонуть хотите!
Я даже вздрогнул от неожиданности. А остальные ребята и ухом не повели, как будто так и надо.
А Яков Иванович уж снова сверху журчит ласково:
— Хлебца мне привезли. Ну, спасибо, спасибо! Соскучился я без свежего-то хлебца.
Как будто, у него два голоса — один ласково так журчит, а другой, как труба, гремит.
Вылезли ребята на берег, а мы с Шуркой остались вдвоем на лодке — с удочками своими возимся. Собрал Шурка удочки и говорит:
— Лодку-то привязать надо. Сумеешь, что ли?
Мне даже обидно стало.
— Что ты, — говорю, — обо мне думаешь? Неужели я так уж ничего и не умею. Конечно, привяжу!
— Ну, смотри, привяжи. Да чтобы не унесло, а то лодка у нас чужая, — вылез из лодки и поднялся на берег.
Кончил я возню с удочками, положил их возле на берег и принялся лодку привязывать. Замотал хорошенько веревку на колышек да еще к цепи, которой была привязана лодка Якова Ивановича, конец веревки припутал. Ладно, думаю, теперь крепко будет. Нарочно развязывай, так не скоро развяжешь.
Поднялся и я на берег, поздоровался с Яковом Ивановичем. Мне он понравился — лицо открытое, глаза веселые, добродушно так смотрят из-под колючих бровей. А ему уж ребятишки сказали, кто я такой.
— Так ты в Людец погостить приехал? — говорит Яков Иванович. — К Бутузовым? Доброе дело! У нас, в Людце-то, хорошо. Вот хоть бы у меня — смотри, благодать какая! — и обвел вокруг себя рукой.
А кругом, действительно, хорошо. С одной стороны широкая река блестит на солнце, с другой — все те же луга, которыми я так любовался издали в первый день моего приезда в Людец. Неподалеку в излучине реки, где она размыла высокий яр, бор подошел к самому берегу.
А домик Якова Ивановича (он будкой его называл) стоит на гривке, сзади него большая заводь — длинный узкий залив вытянулся вдоль речного берега. Устье его тут же, недалеко от будки, а другого конца и не видно, за поворотом скрывается.
Почти в самом своем устье заводь была перегорожена сетью, растянутой на забитых в дно кольях. А около нее — небольшая лодочка.
— Это у вас что такое? — спрашиваю Якова Ивановича.
— А это заездок, рыбное хозяйство мое. Весной в заводь-то язишки зашли, я и забил заездок, запер их да верши поставил. Только хитрая рыба язь не идет в верши. Хоть что хочешь делай! Вечером или утром на заре подойдут стадом к заездку, постоят да опять в заводь уйдут. Да еще что выдумали: через заездок прыгать! Право! И ведь перепрыгивают некоторые. А другой какой прыгнет, да и ткнется мордой в сеть, и опять в воду упадет, а не то в сети запутается и повиснет. А я его и подберу.
— А удить язей в вашей заводи можно? — спрашиваю.
— Отчего нельзя — можно. Только язя надо удить вечером или утром ранним, на самой на зорьке. Язь рыба ночная. Он по ночам и кормится, а днем на глубине стоит. Мелкий язь, подъязок, он и днем берет, а крупный — ни-ни.
Пока мы с Яковом Ивановичем так разговаривали, ребятишки разбрелись кто куда со своими удочками. Кто на реке пристроился удить, а кто на заводи.
А Шурка к нам подошел и говорит:
— Яков Иванович, можно на вашей лодочке на ту сторону заводи переехать?