О Маяковском
Шрифт:
Поэт разговаривает с потомками
Переехали на Гендриков переулок.
Он за Таганской площадью, совсем коротенький, с низенькими домами. Дома такие низкие, что небо, не как в городе, доходило до земли.
Дом двухэтажный, деревянный. Квартира занимает правую половину второго этажа.
Дом ветхий. Его не сразу разрешили ремонтировать.
В квартире четыре комнаты, маленькие.
Три каюты и одна кают-компания – столовая.
В столовой два окна, завешенных соломенными шторами.
Сейчас
По обеим сторонам простые шкафы для провизии.
На стороне Маяковского шкафы не заперты – в них книги.
Передняя узкая.
Поворачивается коридорчиком; налево – ванная, которая казалась нам тогда очень комфортабельной.
Перед заседаниями «Лефа» я в ней брился.
Маяковский мне не говорил, что слон бреется сам.
За столовой комната Маяковского. Стол, на котором почти ничего нет, оттоманка, над ней полосатый, яркий шерстяной мексиканский платок и рядом шкаф для платья, сделанный по размеру оставшегося места.
Здесь же и редакция «Лефа» – нового.
«Новый Леф» тоньше просто «Лефа».
Пожалели на нас бумагу.
Зато «Новый Леф» выходит и зимой и летом.
Он не уезжает на дачу.
В «Новом Лефе» статей с продолжением мало.
Брик печатал и не допечатал книгу о ритмико-синтаксических фигурах.
Не допечатал, потом не собрал, не собравши – не издал.
В «Новом Лефе» печатаются не статьи, а центры статей.
Заготовки.
Те мысли, которые должны вырасти у читателя.
«Новый Леф» отрывист. Он выжал все начала и все концы, все не самое нужное.
У него есть записная книжка с Маяковским, Асеевым, мною, Бриком, Перцовым.
Мы пишем в ней с таким расчетом, как будто наши противники после наших заметок сгорают.
Никакого учета, как они будут возражать.
Пускай сами беспокоятся.
Там были знаменитые заседания, – например, протокол о Полонском.
Разговор застольный.
Брик, который все формулирует. Опрометчиво живущий, идущий по стиховой дороге Асеев. Кирсанов, оглушенный своими стихами.
Все еще проповедуется газета.
– Искусство – это одна суета, – говорит Брик.
Я вспоминаю у Диккенса. Приехавший в долговую тюрьму проповедник на предложение выпить отвечает:
– Все спиртные напитки – суета сует.
– Какую же из суеты сует вы предпочитаете? – спокойно продолжает Самуэль Уэллер,
Проповедник предпочитает виски.
Если даже перейти на хронику, то как только начинаешь устанавливать размеры кадра, границы его, то возникает воля, выбор, соотнесение материалов, возникает то отношение к нему, на котором основано искусство.
В «Новом Лефе» были напечатаны «Хорошо!» и асеевский «Семен Проскаков» – стихотворные примечания к настоящей биографии партизана.
Большие стихи.
«Леф» существовал. С «Лефом» боролись, его хотели расколоть, для того чтобы добраться до Маяковского.
Первое нападение было на Асеева. Травили его статьями «Лит-халтура».
Потом еще были нападения на Асеева.
Потом Асеева начали хвалить, говорили, что он первый поэт страны, что он лучше Маяковского. Асеев на диспуте встал с Маяковским рядом и говорил о неразрывной дружбе поэтов.
Потянули Пастернака.
Пастернака Маяковский очень долго любил.
Пастернак оторвался.
– Одного утащили, – сказал Маяковский.
Я напечатал в «Лефе» [73] , еще не в «Новом Лефе», статью, в которой процитировал народные загадки. Взял их из печатных сборников. Журнал обвинили в порнографии. Хотели вырезать статью. В отдельных изданиях я дважды перепечатывал эти загадки, и никто не обижался, и нравственность у людей не пострадала.
Писатель не помещается в своем только творчестве. Он его превосходит. Великие писатели часто оказываются великими редакторами. Пушкин мечтал всю жизнь о журнале и о газете.
73
Я напечатал в «Лефе»… – В. Шкловский. Ленин как деканонизатор. – «Леф», 1924, № 1, с. 53–56.
Великими редакторами были Некрасов, Салтыков-Щедрин, Горький и Маяковский.
Маяковскому нужен был «Леф», потому что он, как и Пушкин, считал занятие искусством государственным делом. Ему надо было переделывать жизнь.
Он любил свой журнал, потому что он не был групповщиком.
Поэтому отношение Маяковского к футуризму и к «Лефу» – это явления разного порядка.
Маяковскому нужно было не искусство только, а и жизнь, искусство – для переделки жизни.
Маяковский относился к старому быту как к доту, который надо взять,
Он подтягивал артиллерию, проверял роды оружия.
Поэма «Во весь голос» в своих поэтических описаниях похожа на описание великого наступления.
Поэтому для Маяковского «Леф» прошел.
Это большое дело, очень трудное дело – относиться к прошлому не только воспоминаниями, не только любовью к своей юности.
Маяковский перешагнул через себя.
И в то же время «Леф» был литературным салоном.
Это последний литературный салон.
Со своими счетами и даже со своими «не своими» людьми.
Свой посторонний был Левидов.
«Лефу» не давали привлекать новых людей.
Например, не пропускали стихи Сельвинского.
Старались, чтобы конструктивисты существовали одни.
Маяковский знал опасность «Лефа»: 23 декабря 1928 года на диспуте о политике партии в области художественной литературы Маяковский говорил:
«При прикреплении писателя к литературной группировке он становится работником не Советского Союза и социалистического строительства, а становится интриганом своей собственной группы».